Три Ярославны
Шрифт:
Они проходят по множеству тёмных подземелий и поднимаются узкой лестницей. И Харальд оказывается в богатых покоях с курящимися благовониями и видит золотоволосую женщину, приходившую к нему. Она знаком отсылает синего человека, и тот уходит.
Женщина говорит:
— Я сказала, Харальд, что мы ещё увидимся.
Харальд отвечает:
— Ты смелая женщина.
Женщина говорит:
— Здесь мне бояться некого: никто не смеет войти на женскую половину дворца, кроме василевса. Но он
И тут Харальд видит, что на ногах у женщины пурпурные туфли, которые в Грикланде носят только коронованные особы. Он поднимает глаза и спрашивает:
— Ты — царица Зоя?
Женщина грустно улыбнулась и отвечает:
— Так ещё именуют меня, объявляя царские указы. На деле мы равны с тобою, мой дом — та же темница.
Харальд говорит:
— Это мне странно. Ты усыновила незнатного Михаила Калафата и возвела в сан царя. Разве он не должен быть благодарным тебе?
Зоя говорит:
— Увы, вот его благодарность. Пять поколений мой род владел престолом. Сам великий Василий завернул меня, только родившуюся, в пурпурные пелёнки, говоря: «Властвовать тебе долгие годы, дитя, рода нашего побег и царской власти прекрасный образ». И вот перед тобой — не багрянородная царица, а всего лишь одинокая женщина, удалённая от престола и запертая в гинекее.
Харальд выслушал её и говорит:
— Выходит, мы одинаково должны благодарить Михаила.
— Не одних нас с тобой унизил Калафат, — говорит Зоя. — И как мне ни горько, не минует его кара небес.
Она возвела глаза к небу и прошептала молитву, потом глядит на Харальда и говорит:
— А ты ещё более красив при свете дня. Сядь сюда, пей вино и ешь, — указывает она на стол, уставленный яствами, а сама продолжает рассматривать Харальда. — Холод и сырость подземелья сделали бледным твоё лицо, но от этого оно стало только прекраснее.
Зоя садится рядом с Харальдом, и Харальд чувствует, как жарко её дыхание.
— Хочешь быть свободным? — вдруг спрашивает она.
Харальд допил вино и говорит, помолчав:
— Смотря что попросишь за это, царица.
Зоя печально отвечает:
— Если бы я могла просить то, чего хочу. Но я знаю, сердце твоё принадлежит той, чей лик на твоём парусе.
И она встаёт и отходит к окну.
— Зато враг у нас один, не так ли? — говорит Зоя. — На службе у Калафата много твоих соплеменников, последовавших за тобой из Иерусалима. И когда свершится неминуемое, не будет ли справедливее, если варяги обратят мечи против тирана? Они послушают тебя, если ты прикажешь.
Харальд говорит, обрадованный:
— Ты поможешь мне увидеть моих друзей?
Зоя отвечает:
— Ещё кое-что я могу в этой стране.
Харальд говорит:
— Ты добра ко мне, царица, и я отплачу тебе добром.
Зоя
— Тогда и пробьёт час нашей свободы. А теперь иди.
Она хлопает в ладоши, и из двери появляется синий человек.
— Стой, — говорит Зоя и подходит к Харальду и снова, не отрываясь, глядит в его лицо: — Ты похож на Ахиллеса, у того тоже были голубые глаза и волосы цвета льна.
И она дотрагивается рукой до волос Харальда и медленно проводит по ним рукой.
— Ступай, — говорит Зоя, и Харальд уходит.
Теперь надо сказать о Феодоре-живописце. Он жил в Миклагарде, в предместье святого
Мамы, где жило много тех, кого греки именуют варварами, и жилище его было убого.
В варяжскую стражу Феодора не взяли по его тщедушию. Не был Феодор ни кузнецом, ни горшечником и иных не знал ремёсел, на которые здесь был спрос; паче же не был купцом, кои здесь были чтимы так, что дома и съестные припасы получали от конунга бесплатно, как и право мыться в термах.
До темноты Феодор бродил по Миклагарду, любуясь его храмами и руинами языческих капищ, откуда приносил к себе кусочки белого мрамора, оставшегося от колонн, некогда украшавших эти капища.
В остальное время Феодор слушал в корчмах россказни мореходов о людях дальних стран, которые имели тело людское, а лицо львиное, о трёхглазых киклопах ростом в сорок локтей — и посмеивался, потому что и сам немало плавал по морям.
Своим же ремеслом Феодор кормиться не мог, ибо множество было в Миклагарде живописцев и мозаичников, хоть и не лучше Феодора, но имеющих мастеровое клеймо, которое стоило немалых денег.
Но вот чем кормился Феодор: из принесённых кусочков мрамора он резал небольшие подобия нагой женщины, именем Венус, которую иногда находят в земле греки, и тайно продавал на базаре распутникам, охочим до таких вещей.
И вот он однажды складывает свой товар в мешок, чтобы идти на базар, и тут к нему входят два греческих воина, и один спрашивает:
— Твоё имя — Феодор?
Феодор говорит:
— Имя моё. А товар не мой, первый раз вижу.
Но воины не хотят дальше слушать и тащат Феодора с собой, а Феодор вырывается и кричит:
— Каюсь, мой товар! Но всё от бедности моей и нищеты, сжальтесь над убогим, люди добрые!
И все оборачиваются на них, тогда воин затыкает рот Феодору перчаткой, и Феодор только громко мычит, а его ведут дальше.
Его приводят в некое подземелье, и здесь вынимают перчатку изо рта, и толкают за тяжёлую дверь, и дверь закрывается. Феодор бросается к двери и вопит:
— Грешен, непристойное вершил! Вот крест — утоплю идолов в море, а за грех любое покаяние приму.
И тут он слышит: