Три женщины одного мужчины

Булатова Татьяна

Вероника гневно посмотрела на бабку и демонстративно поднялась со стула, чтобы пересесть к матери, тут же нацепившей на нос темные очки.

– Мам, – обняла ее Ника и прошептала в ухо: – Ты зачем очки надела? Здесь же и так темно. Подумают, прячешься.

Евгения Николаевна взглянула на дочь из-под очков, сдвинула их почти к самому кончику носа и намеренно громко произнесла:

– Твоего отца я и так вижу, а на все остальное смотреть не хочу.

Женщина, которую Кира Павловна назвала Любой, на слова матери Ники

и Веры никак не отреагировала: снаряд, пущенный Евгенией Николаевной, пролетел мимо. Бывшая соперница по-прежнему оставалась для Евгении Вильской неуязвимой, как и в старые, но отнюдь не добрые времена.

– Лю-ю-ю-ба, – снова простонала Кира Павловна и, воодушевленная приходом новых зрителей, заново завела свою песнь: – Видишь, Люба, что твой-то натворил?

Люба молча кивнула.

– Видишь? Оставил меня одну. Это в девяносто-то лет. Вот кто он после этого, Люба? Человек? Нет, Люба. – Кира Павловна вздохнула и выпалила: – Не человек!

– Ясное дело, не человек, – ни к месту пошутила Евгения Николаевна. – Покойник. Все признаки налицо.

– Мама, – не сдержавшись, хихикнула Ника и тут же насупилась: повод был не подходящий.

– Вова-а-а, – неожиданно громко проблеяла Кира Павловна. – Посмотри, Люба пришла.

Вовчик привстал со стула и поклонился.

– Вот, Вова, что твой друг-то натворил, – простонала Кира Павловна, а потом замялась: нечто похожее уже сегодня звучало, поэтому гениальная актриса перестроилась по ходу и, уставившись на Вовчика, захныкала: – А ты говоришь – крещеный. Какой же крещеный так с матерью-то поступает?

Владимир Сергеевич, не зная, что говорят в таких случаях, с готовностью кивнул головой.

– Во-о-о-т, – продолжала Кира Павловна. – Лежит, значит, Люба, мой сыночек и в ус не дует. А тут – и Вера, и Нютя, и ты. – Она словно забыла о существовании Евгении Николаевны. – И Вова, – взгляд ее упал на Вовчика. – И я. Вот только Леву не вижу. Где Лева? – завертела она головешкой по сторонам.

– Автобус ушел заказывать, – напомнила ей Вера, обозначив голосом место, где сидела Евгения Николаевна.

Кира Павловна скользнула взглядом по первой невестке и снова повернулась к Любе.

– А это с тобой кто? Что-то не узнаю…

– Здравствуйте, Кира Павловна, – поздоровались с ней две женщины, пришедшие вместе с Любовью Ивановной Краско. – Мы с работы Евгения Николаевича.

– А-а-а, – протянула старуха и тут же утратила к ним интерес.

– Мы с Евгением Николаевичем вместе работали, – зачем-то повторили женщины и протянули конверт.

– Это че? – слабым голосом спросила Кира Павловна.

– Здесь деньги, коллеги собрали.

– А-а-а, – снова протянула бабка, но конверт не взяла. – Не надо мне ничего.

– Возьмите, Кира Павловна, – в один голос заговорили все сидевшие у гроба, а Вере даже на секунду показалось, что в полумраке зала голова покойника еле заметно качнулась из стороны в сторону.

– Возьми,

бабуля. Так положено, – настойчиво попросила Вера и подошла поближе.

– Ничего мне надо, – твердо повторила Кира Павловна, а потом поискала глазами Веронику и буднично поинтересовалась: – Мотя ела?

Сидевшие рядом переглянулись.

– Или не ела? – насупившись, пытала внучку старуха.

– Вы бы, Кира Павловна, лучше у внучек спросили, ели они сегодня или нет? А вы о кошке… – не удержалась Евгения Николаевна, по-прежнему болезненно переживающая милость свекрови в адрес соперницы.

– Чай, не малые детки… – не договорила до конца старуха и взялась за край гроба руками. – Женька! Змей!

– Не надо, – прошелестела Люба и погладила Киру Павловну по плечу.

– Не надо было его из семьи уводить, – неожиданно рявкнула строптивая бабка и затряслась в рыданиях, как будто наконец-то отыскала виноватого в смерти сына. – Сейчас бы жив был. Вот там бы, – кивнула она в сторону первой снохи, – сидел, рядом с женой и деточками. А я б тут лежала, – показала она на гроб. – И нечего там прятаться, – рассердилась Кира Павловна и вмиг успокоилась. – Иди сюда, Женя. Иди ко мне. Сядь вот, – похлопала она по соседнему стулу. – Это твое место.

И снова Любовь Ивановна ни на что не отреагировала, как будто агрессивный выпад бывшей свекрови не имел к ней никакого отношения. Ее способность игнорировать оскорбления в свой адрес окружающие скоропалительно объясняли врожденной наглостью и хладнокровием, и только покойный Евгений Николаевич Вильский, впервые увидев эту женщину, безошибочно определил, что она закрыта от внешнего мира, потому что напугана.

История третья:

«Шел к Фоме, а попал к куме»

Жизнь Любови Ивановны Краско не задалась с самого рождения, о чем ей постоянно напоминала собственная мамаша – полуграмотная тетка из глухого села в Пермском крае, которое не на всякой карте-то обозначено.

– Убьют тебя там, – благословила она ее, как только тихая молчаливая Любочка сообщила о решении уехать в город, чтобы поступить в медицинское училище.

– Ну и пусть, – в ответ на материнское благословение проронила та и подалась в Пермь с аттестатом о неполном среднем образовании.

В медицинском для Любочки места не нашлось, и девушка поступила в культпросветучилище на специальность «библиотечное дело».

– Никто взамуж не возьмет, – предупредила Любу мать, услышав, что медсестрой дочь не станет. – Глаза испортишь.

– Ну и что, – пожала плечами Любочка и устроилась на работу в районный Дом культуры, правда, не библиотекарем, а секретарем директора.

– Смотри, спортит тебя! – забила тревогу мать. – И не женится! Че делать-то будешь?

– Не знаю, – напугалась Люба, а сама подумала: «Руки на себя наложу»