Три женщины одного мужчины

Булатова Татьяна

Борьба за правое дело закончилась неожиданно: из кабинета вышла угрюмая медсестра и поинтересовалась: «Вильский здесь?» Евгений Николаевич даже не сразу понял, что прозвучала именно его фамилия, и начал вместе со всеми, зараженный общим недугом недоверия, озираться по сторонам. «Я спрашиваю, Вильский здесь?» – снова объявила медсестра и собралась было выкрикнуть следующую фамилию, но Евгений Николаевич наконец-то сообразил, что к чему, и подошел к дверям кабинета.

– Это я.

Медсестра смерила его взглядом и неожиданно подобрела.

– Вот и хорошо.

Пришла ваша флюорография.

– И что там? – внешне бесстрастно поинтересовался Вильский, сразу забыв о борьбе «очередников» за справедливость.

– Заходите, – радушно пригласила медсестра и толкнула дверь. – Сейчас врач вам все скажет.

«Дело плохо». – У Евгения Николаевича подкосились ноги.

– Вы Вильский? – не поднимая головы, полюбопытствовала сидевшая за столом врач.

– Я. – Евгений Николаевич закашлялся.

– Возьмите. – Убеленная сединами дама протянула ему развернутую выписку для предъявления в кадровую службу. – Это вам.

– Годен? – Вильский боялся услышать ответ.

– Годен, – хмыкнула врач и подняла глаза. – Все показатели в относительной норме. Скажем так, в соответствии с возрастом. Следите за весом, принимайте препараты для нормализации давления, отдыхайте в санатории два раза в год и работайте себе на здоровье.

– А флюорография? – Евгению Николаевичу было особенно интересно, что там.

– Ничего особенного, – пожала плечами врач и протянула Вильскому клочок бумаги с фиолетовым штампом, поверх которого было написано: «Легкие без изменений. Сердце увеличено».

– У меня сердце увеличено, – обратил он внимание на запись рентгенолога.

– Было бы странно, если бы оно у вас было неувеличено, – хмыкнула врач и снова опустила голову.

– То есть это нормально? – Вильский никак не покидал кабинет.

– Вас что-то беспокоит? – равнодушно поинтересовалась докторесса и лениво посмотрела на стоящего перед ней чрезмерно любопытного пациента.

– Да… – сначала вымолвил Евгений Николаевич, а потом, увидев, что в лице врача не было ни тени беспокойства, тут же отказался от своих слов и поменял «да» на «нет».

– Жить будете, – подмигнула ему медсестра и, не вставая из-за стола, прокричала в приоткрытую дверь: – Следующий!

Выйдя из поликлиники, Вильский долго искал, где припарковался. Списав все на волнение перед приемом, Евгений Николаевич трижды обошел стоявшее буквой «П» здание, прежде чем обнаружил собственную машину. «С ума сойти!» – удивился он своей забывчивости и полез в карман за сигаретами: пачки не было. Вильский почувствовал себя обворованным: внутри волной поднималось раздражение за решение бросить курить – и в первую очередь на себя самого: «Кто тянул меня за язык?!»

Уже через минуту Евгений Николаевич выезжал из больничного двора, точно представляя маршрут, который приведет его к табачному киоску. Он знал, куда ехать, и был уверен, что способен добраться до знакомого места с закрытыми глазами.

Остановив машину, Вильский выгреб из бардачка мелочь и вышел, но вместо киоска с надписью «Табак»

обнаружил, что находится рядом с воротами своего НИИ. «Как я здесь оказался? – изумился он и почесал в затылке: – Видимо, задумался».

– «Шел в комнату – попал в другую», – процитировал он своим сотрудницам известную строчку из Грибоедова, но, обнаружив, что те мало знакомы с первоисточником, рассказал о нелепом недоразумении, с ним приключившемся.

– И не переживайте, Евгений Николаевич! – бросились успокаивать его женщины. – С кем не бывает?!

– Раньше со мной такого не было, – честно признался Вильский и уселся за рабочий стол. На часах было ровно двадцать пять шестого, пять минут до конца рабочего дня. «Зачем, дурак, ехал?» – горько усмехнулся он и пообещал себе забыть про нетипичный для себя промах.

Пытаясь реабилитироваться в глазах подчиненных, Евгений Николаевич объявил рабочий день законченным и распустил коллектив ровно за минуту до сигнала.

– А вы? – торопили женщины Вильского и из чувства солидарности не торопились покидать рабочее место.

– А что я? – пожал плечами Евгений Николаевич и начертил на листке бумаги два прямоугольника, в каждом из которых красовалась заглавная буква «М». «Вот они, красавицы, – подумал Вильский, видимо, имея в виду Марту и Киру Павловну. – Обе на «М».

– Идите домой, Евгений Николаевич, – всполошился женский батальон Вильского.

– Сейчас, – пообещал начальник и начал рыться в карманах в поисках печати. Там ее не было. «Неужели бросил Машке в сумку вместе со связкой ключей?» – похолодел Вильский и представил, что вот сейчас ему придется снова садиться в машину, ехать на другой берег, объясняться с Мартой, потом с матерью. Как никогда, Евгению Николаевичу захотелось остаться одному – положить голову на руки и мирно подремать в собственном кабинете.

– Что вы ищете? – забеспокоились женщины, видя, как начальник пытается мучительно что-то вспомнить.

– Печать, – жалобно произнес Вильский и судорожно выдвинул верхний ящик стола.

– Да вот же она, – с готовностью указали сотрудницы на висевшую прямо перед глазами начальника пропажу: печать преспокойно дожидалась своего часа на правом верхнем углу компьютерного монитора.

– Черт! – ахнул Вильский и побагровел от напряжения. – Да что это за день-то сегодня?

– Полнолуние, – успокоила его одна из сотрудниц. – Возьмите больничный, Евгений Николаевич. Все равно завтра пятница. Отоспитесь. Отдохните.

– Рано вы меня, девки, в запас списываете! – грубовато пошутил Вильский, но в глубине души обрадовался проявленной заботе.

– Да мы не списываем! – в один голос воскликнули сотрудницы. – Просто переживаем.

– Не переживайте, – успокоил их Евгений Николаевич. – Я воробей стреляный. До Африки, если что, долечу. А не долечу – развейте мои перья над родной рекой. Чтоб, помните, плывут пароходы – привет воробью, летят самолеты – привет воробью, а пройдут пионеры… – У Вильского перехватило дыхание, и он мучительно закашлялся.