Три жизни Юрия Байды
Шрифт:
— Жаль, — огорчился Байда. — И все же подумайте — материал сам плывет вам в руки. И притом материал лю-бопы-ытный!..
Он даже предположить не мог, насколько пророческими оказались его слова.
МАСКА ПРИПОДНИМАЕТСЯ
Зима… Мороз застеклил в Сокольниках пруды, а метель-дворничиха смела копоть с крыш Москвы и закутала оголенные деревья и карнизы домов снежной пеленой.
Однажды вьюжным утром мне позвонил секретарь парткома НИИ Полынов. Обменявшись взаимными приветствиями и расспросами о здоровье, о делах, о погоде, Полынов сказал, что хотел бы встретиться со мной, если я не против. Однако тут же оговорился, что желание повидать меня вызвано крайней необходимостью, а какой — по телефону говорить неудобно. Условились, что я приеду к нему в партком после работы.
Первое, о чем спросил Полынов, когда мы уселись друг против друга в кресла, было: принимаю ли я по-прежнему участие в судьбе Юрия Байды. Вопрос не праздный. Полынова крайне интересует мое нынешнее отношение к Байде потому, что возникла неожиданная ситуация, изменившая в какой-то мере его представления
Смущенный многозначительностью тона Полынова и вместе с тем явной недоговоренностью, я заявил:
— Да, я принимаю участие в судьбе Байды. А что случилось?
Полынов, не ответив на мой вопрос, потер в раздумье руки и в свою очередь спросил:
— Вы намерены писать о нем еще? Я хочу сказать, намерены ли вы писать в прежнем… м-м-м… так сказать, героическом ключе?
Я пожал плечами.
— Сказать точно — затрудняюсь, но вряд ли… скорее, ничего писать не буду.
— Вот как! Выходит, мнение о Байде у вас изменилось? Или я ошибаюсь?
— Отчего ж? Меняются времена, меняются люди, меняются и мнения о них.
— Да-да… Но каковы все же ваши впечатления, ну, скажем, от встречи с Байдой, а точнее — Байды с его однополчанами?
— Не могу поделиться, не присутствовал.
— Разве? Вот это плохо, — вздохнул Полынов.
— То есть? — не понял я.
— Видите ли, выползла на свет одна закрученная история… А если говорить точнее — несколько историй. Для правильной оценки поступков людей и мотивов их действий необходима ваша помощь. Вам, знающему Байду лучше других, придется, возможно, выступить в его защиту перед людьми, поставившими почему-то себе цель опорочить нашего фронтовика, инвалида войны. И делают это как ни странно — однополчане, на встречу с которыми он ездил. В чем тут дело? Я затем и пригласил вас к себе, чтоб познакомить с некоторыми материалами, поступившими в партком, и узнать ваше мнение.
— Пожалуйста.
Полынов встал, принес из сейфа папку, вынул из нее несколько писем, протянул мне.
— Это вот — первое — от председателя дивизионного совета ветеранов.
Я взял письмо, подписанное полковником Брусевым, и стал читать:
«По настоятельной рекомендации генерала Шуляка мы пригласили впервые на встречу ветеранов работника Вашего НИИ тов. Байду Ю. П. Встреча ветеранов состоялась второй раз после войны. Нам предстояло посетить места боев нашего соединения, выступить перед трудящимися, молодежью. Однополчане были рады увидеться друг с другом, вспомнить дни военной молодости, поговорить о жизни, о радостях и нуждах наших товарищей сегодня.
Вначале тов. Байда участия в разговорах не принимал, ходил и слушал. Я обратил внимание на обилие значков и медалей на его груди, причем прикрепленных неправильно, на что ему и было указано. При встречах и беседах на вопросы товарищей он отвечал неопределенно, боевых эпизодов не приводил, никого из присутствующих не знал, и его никто не мог припомнить. Что ж, за давностью времени такое случается сплошь и рядом, да и не в этом дело! Речь о том, как повел себя Байда в дальнейшем, о его взаимоотношениях с товарищами.
На третий день его словно прорвало. Утром он заявил, что находился в составе 125-го гвардейского стрелкового полка нашей дивизии в должности командира отделения. К обеду ему показалось этого мало, и он стал утверждать, что поддерживал наше соединение «катюшами», причем называл населенные пункты, где мы вообще никогда не бывали. Противоречию этому никто особого значения не придал, отнесли все за счет его забывчивости. Но красноречие Байды не иссякало, никому не известные факты так и сыпались из него. Их обилие стало повергать нас в изумление, и чем дальше, тем больше. На одной из встреч с трудящимися в присутствии ответственных лиц Байда стал громко хвастаться, что де он доктор наук, закончил два высших учебных заведения, неоднократно бывал за границей в составе правительственных делегаций и так далее.
Многие восприняли это как болтовню человека, принявшего изрядную дозу хмельного, что и было на самом деле. Пользуясь хлебосольством радушных хозяев, Байда везде присаживался к столу председательствующего и «помогал» ему руководить. В гостиницах требовал для себя только отдельный номер «люкс», по своим делам разъезжал на «Волге», добываемой путем домогательств у городских властей. Короче говоря, вел себя недостойно, не по-товарищески.
Среди наших однополчан, прибывших на встречу, были разные люди, начиная от рядовых и кончая старшими офицерами, были лауреаты Государственных премий, несколько докторов и кандидатов наук, но все они, не в пример Байде, держались просто и душевно, как истинные солдаты. На других официальных встречах Байда к ранее сказанному добавлял все новые и новые рассказы о своих подвигах и заслугах, утверждал, в частности, что в звании сержанта командовал штурмовым батальоном при форсировании Днепра, был на правобережном плацдарме тяжело контужен и за личные подвиги генералом Шуляком представлялся к званию Героя Советского Союза. Но наградные документы на фронте затерялись. Теперь же они восстановлены, и скоро выйдет Указ о присвоении ему, Байде, высокого звания.
Этому можно было бы радоваться, если б не одно важное обстоятельство. Вернувшись домой в Ленинград, я посетил бывшего командующего армией генерала Шуляка, который из-за болезни не присутствовал на встрече и за подписью которого был опубликован хвалебный очерк о героических подвигах Байды. Шуляк сказал мне, что лично Байду он на фронте не знал и никогда о нем не слышал, но год назад Байда приехал к нему на квартиру, поведал о себе, о своих доблестных делах на Днепре и в подтверждение оставил, письмо некоего Петра Прибылова и районную газету со статьей того же Прибылова, в которой он описывает героические действия Байды, как якобы очевидец и участник боев. Ссылаясь на эти письменные свидетельства и на собственные устные рассказы, Байда настоятельно просил генерала написать на него представление к званию
Настойчивые домогательства Ю. П. Байды представляются нам, ветеранам, бестактными, необоснованными и потому бесчестными. Еще живы тов. Евгеньев, командир батальона 125-го гвардейского стрелкового полка, и тов. Соснин, начальник контрразведки дивизии, которые помнят и людей и все события тех дней.
Евгеньев, проживающий также в Ленинграде, высказался дословно так: «Я знаю, кто писал очерк о каком-то Байде, но крайне удивлен, что он подписан генералами Шуляком и Пузановым. Это сплошная фальсификация фактов. На участке форсирования Днепра нашим батальоном никаких штурмовых групп не создавали, поскольку деморализованный противник на этом участке вообще не оказывал нам сопротивления. Байда не мог командовать штурмовой группой по причине отсутствия таковой. Подвигов в этот период в моем батальоне никто не совершал. Поднимать бойцов в атаку не было нужды, поскольку не было для атаки объектов. Соседние батальоны вклинились глубоко в расположение немцев, и те под угрозой полного окружения просто бежали. Генерал Шуляк, очевидно, запамятовал эти подробности. Он человек тяжело больной, поэтому я счел излишним затевать с ним разговор про очерк. Простая человечность не позволяет ни мне, ни другим свидетелям событий огорчать и расстраивать старика из-за пустяков, но если нахал Байда не оставит его в покое, придется принимать действенные меры».
Я, как председатель совета ветеранов дивизии, веду постоянную переписку с другими нашими товарищами. Несколько их писем на эту тему прилагаю. По ним вы можете судить, как далеко может завести бывшего солдата тщеславие. Нам стыдно за коммуниста Байду, порочащего своим поведением честь и достоинство фронтовика. Мы надеемся, что партийная организация НИИ найдет возможным пристыдить и приструнить зарвавшегося товарища. Пусть одумается, пока не поздно».
Закончив читать, я положил это длинное письмо на стол и молча протянул руку за следующим.
— А не многовато ли будет на один раз? — усмехнулся Полынов.
— Нет.
Следующее письмо было от Соснина:
«Я, бывший начальник контрразведки дивизии, о героизме, проявленном сержантом Байдой, абсолютно ничего не слышал, хотя по роду службы был хорошо осведомлен о всех представляемых к наградам, а тем более — к званию Героя. При встрече я спрашивал об этом других ветеранов, но не нашел ни одного, кто бы помнил этого сержанта и его боевые дела.
Я уважаю генерала Шуляка, в свое время решавшего важные военные задачи, но считаю неправильным, когда он, спустя 25 лет, единолично возбуждает ходатайство о награждении. Даже с учетом единоначалия в армии такие дела без участия партийно-политических органов не делаются. Все это не вызывает у меня ничего, кроме удивления».
Я бросил письмо на стол. Это было уж слишком. Байда не просто споткнулся, его занесло! Далеко занесло. Что здесь скажешь? Вопрос поставлен категорично: мог так поступить Байда или не мог? Если судить по тому, как он вел себя в Рачихиной Буде, — мог. Но для обвинения человека в бесчестности, самозванстве и мистификациях нужны веские доказательства, а не частные письма. Сами эти письма требуют должного обоснования и проверки. Поэтому на вопрос Полынова, что это: клевета, правда или нечто среднее, — я ответил:
— Необходимо все серьезно проверить.
— Мы решили завести персональное дело и как следует взгреть Байду, чтобы впредь не заносило. Во всяком случае, до вчерашнего дня намерение у нас было такое, — сказал Полынов.
— Правильное решение, я полностью его разделяю. А в целом мне трудно судить обо всех этих делах без предвзятости, потому что некоторые негативные элементы в характере Байды я сам заметил. И это настраивает меня на мысль, что если эти письма и не совсем беспристрастные, то вместе с тем и не совсем облыжные. Для меня ясно одно: Байда, безусловно, заражен вирусом «пробойности», стремлением во что бы то ни стало войти в «фокус жизни». А чтобы вирус этот не поразил его до мозга костей, самое время начать операцию оздоровления пациента… Но для обеспечения успеха операции частные письма не годятся. Нужны, как говорят, рецепты за круглой печатью… Точные архивные документы, официальные справки. Без них ясной картины не будет. Где служил? Кем, когда, в какое время? Что заслужил? Я этими вопросами Не занимался, не было необходимости. Да и сам Байда числился погибшим.
— Ваш ответ логичен, — сказал Полынов. — Я в свое время не ошибся, когда размышлял точно так же. И не только размышлял, но и сделал официальные запросы в соответствующие инстанции. С полученными документами я хочу познакомить вас. Думаю, вам откроется ряд неизвестных черт характера Байды и любопытные детали его биографии. Вот пожалуйста! — передал мне Полынов бумаги. Я взялся за чтение.
Справка Центрального архива Министерства обороны.
«В освобождении Польши, Чехословакии, Австрии. Ю. П. Байда участия не принимал, так как с сентября 1944 г., являясь курсантом военного училища, находился в г. Омске».
Вот так да!
Письмо городского военного комиссара:
«Медали за оборону Москвы, Одессы, Сталинграда, а также медали за освобождение Варшавы, Праги и за взятие Вены Ю. П. Байде вручены незаконно. Получил он их потому, что указал точно путь, пройденный дивизией, в которой его самого не было, и тем самым ввел в заблуждение работников райвоенкомата. Работники военкомата допустили грубое нарушение, не проверили данные в архиве. Вызванный в горвоенкомат Ю. П. Байда признал свою вину и медали возвратил. На работников военкомата наложены строгие дисциплинарные взыскания».