Триада
Шрифт:
– Не потеряю. – ответил Таррель.
Джерис огорчилась и опустила голову.
– Значит, всё-таки, в Катуру собирают они эти проклятые ягоды. Я всё думала, что в Панэру.
– Джерис, малыш, конечно в Катуру. Ты разве не знала? – сказал Таррель, разглядывая кристалл на свету и снова пересчитывая грани. Поверхность кристалла сверкала в огне лампы, но внутри, как был он мутным, так и оставался.
– Джерис, хочешь уехать? – вдруг сказал Таррель и сжал кристалл в ладони.
– У меня выбора теперь нет.
Таррель
– Один дитар. – начал он отсчёт. – Два дитара. Три дитара. Четыре дитара. Пять дитаров. Шесть дитаров. Семь дитаров… – и украдкой посмотрел на Джерис.
Джерис не могла поверить своим глазам. Блестящие серебряные ардумы – дитары – самые большие и самые желанные для всех латосов, один за другим появлялись на столе возле лампы и сверкали своими толстыми боками.
– Десять дитаров. – сказал Таррель и остановился. – Десять дитаров – и все довольны.
– Ты просто знал. – сказала Джерис, не отрывая взгляда от ардумов. – Знал, что никто не купит. Что всё равно тебе продам.
– Конечно, знал, Джерис. Не хотел тебя заставлять. Но знал. Собирался на Торговане купить, но видишь, как всё вышло.
Джерис посмотрела на Тарреля. Он так сжимал кристалл, как если б он был самым сладким для него угощением.
– Зачем ты всё это время собирал эти гадости? – вдруг спросила Джерис. – Браслет, сыворотку, часы и остальное. Только ответь честно. Я всё равно уеду, никто не узнает.
Тень гнева вдруг легла на лицо Тарреля. Он сунул кристалл в карман и поднялся с места.
– Ты же не глупая лати, Джерис. Ты меня знаешь. Знаешь, как и где я рос. Что, выходит, ошибся я насчёт твоей сообразительности?
– Не все так умны, как дежи. Не стоять нам, глупым латосам, рядом с вами.
Таррель вздохнул.
– Подумай, что будет с людьми, у кого такое окажется? Не сожгут ли их заживо в собственном доме?
– Не надо. Я поняла тебя.
– А, может, поколотят их прилюдно? – Таррель кивнул на кровавый шёлк у двери. – Нельзя. Понимаешь?
– Понимаю.
Таррель заходил по комнате. Он всё держал руку в кармане, сжимал кристалл, и, кажется, было ему от этого больно. Он зажмурился.
– Хочешь услышать самое честное, что я могу сказать тебе? – спросил он, и, не дождавшись ответа, продолжил: – Я искал их для того, чтоб больше никто их не нашёл. А это, – потряс Таррель кулаком с кристаллом, – это то, что я искал больше всего на свете. Оно и есть зло. И будет теперь мне служить.
Только он сказал последние слова, как выругался и уронил кристалл. На ладони темнело кровавое пятно.
– Нет, нет. – криво улыбнулся он. – Ты не противься. Всё равно мой будешь.
– Таррель. – дрожащим голосом сказала Джерис. – Что это за кристалл?
– Ты ещё ничего для меня не сделал. – не слушая её, говорил Таррель кристаллу.
Мыши под половицами совсем обезумели. Они пищали и копошились там, будто учуяли отраву, и убегали
– Арнэ, уходи. – попросила Джерис.
– Сейчас мы уйдём. – кивнул он и опустился на колени возле кристалла. – Ты с Чудоловом не связывайся. – сказал он ему. – Себе же хуже.
Раздался хруст, и все половицы разом лопнули. Огонь в лампе задёргался, зашипел и потух, а потом вдруг вспыхнул с новой силой, вырываясь из лампы. Пламя охватило стену и потолок, и из подпола во все стороны повалили мыши, не разбирая дороги. Дом захрустел и просел. Таррель не мог сдвинуться с места, зачарованный огнём, что отражался в его чёрных глазах, и беззвучно шептал что-то.
Джерис подскочила. Закинув ардумы в карман, она бросилась к двери и схватила Тарреля за капюшон.
– Совсем дурак? – и дёрнула его к выходу, чуть не задушив.
Таррель успел схватить кристалл. И вовремя. Крыша дома рухнула, и огонь вырвался наружу через окна, рыча и завывая, точно ураган. Скрылся под землёй порог, потом окна, а потом и то, что осталось от крыши поглотила земля, засасывая в себя всё, будто болото. Столп огня, искры и жар окутали пространство, и слышалось в них не то завывание, не то песня, простая, но страшная, будто сотни голосов кричали по-разному, никак не сливаясь в единое звучание.
Долго бушевал пожар. Он охватил лимонные деревья, траву и, кажется, саму землю, а на скалистом берегу, освещённом огнём, носились, точно призраки, беспокойные тени. Ни воды, ни неба, ни земли не осталось теперь на берегу, только этот огонь, будто золотой глаз на теле чёрной ночи – и ничего больше.
Громко играла музыка этой ночью в Гаавуне. Весело, невпопад. Музыканты покраснели, вспотели, но всё играли на дудках, били в барабаны и водили смычками по струнам. Старым гаавунским песням подпевал весь город, потому у музыкантов никак не получалось быть громче всех этих криков. Те гости, которые расположились на Баник, уже даже не слушали, что играют на площади, и кричали те песни, что им самим больше всего нравились. Кто-то пел "Рыбака на заводи", кто-то "Самую хмельную", кто-то просто выл что попало, едва слышал знакомые мелодии. Клубок криков, песен, топота, хлопанья и музыки.
Старик Пивси, держа Каселя на руках, пробирался через толпу, чтоб занять место на Баник, на тех самых коробках, из которых соорудили возвышения.
– Смотри, скорее! – сказал Пивси Каселю, показывая на площадь. – Сейчас выпускать будут. У нас тоже есть! – и счастливо улыбнулся, показывая шевелящийся кулёк.
На помосте прыгал заводила, которому никак само небо силы давало, прихлёбывал из фляги украдкой, а потом бил в ладоши, чтоб возвратить горожан в ритм музыки.
Колокол загудел. Будет бить полночь.