Трибунал
Шрифт:
— Тогда на кой черт нужны армия и маневры? — удивленно спрашивает Старик.
— Армия — такая же естественная необходимость, как тюрьмы и полиция, — отвечает Хайде с изящным жестом.
— В этом что-то есть, — соглашается Грегор, задумчиво утирая подбородок. — Страна без армии — все равно, что мужчина без яиц.
— Хочешь поесть? — спрашивает Старик писаря офицера-юриста, который сел неподалеку от нас.
— Нет, спасибо, аппетита нет, — отвечает пожилой писарь.
— Оставь его, — говорит с отрывистым смешком Легионер. — Ему страшно видеть, как расстреливают людей!
— Зрелище не из приятных, — спокойно подтверждает Старик.
— Заставить бы всех,
— В Мадриде мы не поднимали из-за этого шума, — говорит Барселона. — Выстраивали приговоренных вдоль длинной стены и стреляли из пулемета. Всякий раз слева направо. Это было похоже на работу косилки в пшеничном поле. Потом смывали из шлангов кровь, очищая место для очередной партии. О наблюдателях и всем прочем не беспокоились. Зачастую обходились даже без суда.
— Выпьем молока от бешеной коровы, чтобы отогнать неудержимый страх, — говорит Порта, наполняя наши кружки.
— У вас есть шнапс? — удивленно спрашивает писарь.
— Вижу, это твой первый выезд, — смеется Барселона. — На таких загородных прогулках всегда есть огненная вода.
Порта протягивает миску за добавкой. Живот у него заметно раздулся. Он откусывает большой кусок свинины, проглатывает и запивает пивом и шнапсом.
— Господи, ну и обжора же ты, — удивляется Старик. — Куда только у тебя все вмещается?
Порта начисто облизывает ложку и сует в голенище, откуда может быстро вытащить, если проголодается снова.
Потом ложится на спину в вереск и подкладывает под голову каску вместо подушки.
— Убери с моих глаз свинину,— приказывает он Малышу. — Как только вижу ее, у меня заново начинаются муки голода, — вздыхает он. — Я всегда был таким.
И, приподняв зад, оглушительно портит воздух; звук долетает до домика, где мерзнут свидетели.
— Ты когда-нибудь наедаешься досыта? — спрашивает Старик со снисходительной улыбкой.
— Никогда! Честно, никогда, — отвечает Порта, даже не задумываясь. — Всегда есть место еще для нескольких глотков. В доме старого герра Порты на Борнхольмерштрассе на двери кладовой висели два громадных замка, чтобы его лучший сын не опустошил ее полностью. Аппетит довел меня до беды и в зеленной лавке, где я работал. Хозяин обнаружил, что я снимаю пробу со всех деликатесов.
Он достает из голенища флейту. Малыш начинает петь низким басом:
Sie ging von Hamburg bis nach Bremen Bis dass der Zug aus Flensburg kam. Holali-holaho-holali-holaho! Sie wollte das Leben nehmen Und legt sich auf die Schienen dann. Holali-holaho-holali-holaho. Jedoch der SchafTner hat's gesehen Er bremste mit gewaltiger Hand. Holali-holaho-holali-holaho. Allein der Zug, der blieb nicht stehen, Ein junges Haupt rollt in den Sand… [66]66
Она шла из Гамбурга в Бремен, / Там, где проходил поезд из Фленсбурга / Холали-холахо-холали-холахо! / Она захотела покончить с собой / И легла на рельсы. / Холали-холахо-холали-холахо. / Однако кондуктор увидел, / Нажал на ручку
К нам с возмущением подходит военный священник.
— Я запрещаю вам петь эту неприличную песню! — кричит он срывающимся голосом. — Фельдфебель, ты можешь поддерживать здесь порядок?
— Да, — отвечает Старик, продолжая сидеть на вереске.
— Какая отвратительная непристойность, — брызжет слюной священник. — Ведете себя, как уличные мальчишки!
— Мы и есть уличные мальчишки, — бесстыдно усмехается Порта. — Борнхольмерштрассе, Моабит.
— Хейн Хойерштрассе, Санкт-Паули, — нагло произносит вслед за ним Малыш.
— Скажите, пожалуйста, святой отец, — улыбается Порта, сведя каблуки, словно в стойке «смирно», но продолжая сидеть. — Бывали вы когда-нибудь в «Хитрой собаке» на Жандарменмаркт? Лучшие красотки во всем Берлине.
— Наглец, — с отвращением плюет священник и отходит к другим наблюдателям, стоящим возле домика.
— А новая жена командира полка ничего, — говорит Порта, облизываясь.
— Странная какая-то, — задумчиво говорит Грегор. — У нее в глазах светится желание, и она вечно демонстрирует свои прелести.
— Она военная вдова, — заявляет Барселона.
— Она состоит в браке с командиром полка, — недоуменно смотрит на него Старик, — и он был жив утром, когда мы уезжали.
— И все равно она вдова капитан-лейтенанта, который лежит на дне Атлантики со своей подводной лодкой 7-Б, — просвещает их Барселона.
— Может быть, она интересуется наукой и изучает мужские достоинства в разных родах войск, — громко смеется Порта. — Сперва флот, потом армия, а когда наги оберcт отправится в Вальхаллу, перейдет в люфтваффе или в СС.
— Все равно она привлекательная, — говорит Грегор, блестя глазами. — Длинноногая, круглозадая, с высоким бюстом. Упрашивать меня ей бы не пришлось. Я бы вошел в нее, как нож в масло!
— Боюсь, ты был бы разочарован, — говорит Порта с видом знатока. — От нее за километр разит партией и BDM [67] . Я не удивлюсь, если у нее в этом самом месте свастика, вращающаяся не в ту сторону, и туда есть вход только членам партии!
— Девицы из BDM не самые худшие, — возражает ему Грегор. — Их обучают в брачных школах, чтобы они могли ублажить счастливого мужа-воина, когда он возвращается с войны с рваным фашистским знаменем и обмороженным членом!
67
Bund der deutschen M"adels (нем.) — Союз немецких девушек. — Примеч. авт.
— Брачные школы? — удивленно спрашивает Старик. — Они в самом деле существуют? Я думал, это шутка.
— Господи, приятель! — негодующе восклицает Грегор. — Этих девок из BDM обучают всем постельным трюкам, и они ни с кем не сойдутся без хорошей предварительной подготовки. Например, они вставляют в задницу кусок мела и учатся им писать под диктовку: «Ein Reich! Ein Volk! Ein F"uhrer!» [68] . От этого упражнения они становятся такими гибкими, что могут заставить девяностолетнего члена партии вспомнить, что у него кое-что есть между скрипучими старыми ногами.
68
Один рейх! Один народ! Один фюрер! (нем).