Тридцать ночей
Шрифт:
Я сдержанно кивнула.
— Принято.
Он сделал глубокий вдох, и его голос стал теплее:
— Итак, приступим к условиям сделки. Я хочу, чтобы вы позировали в моём доме.
Ну, это никогда не сработает с Фейном, но зато удержит ярость дракона подальше от меня, поэтому я вполне могу согласиться на это.
— И я не хочу лишь намёк на ваше тело. Я хочу его полностью, включая лицо.
При других обстоятельствах это было бы условием, препятствующим заключению сделки. Но так как он сказал, что не будет наготы, я не возражала.
— Я не знаю почему, но ладно.
Его взгляд стал нежным.
— Вы не знаете почему?
— Нет, не совсем. Но всё хорошо. Вам не надо произносить передо мной речь о том, какая я на самом деле красивая и совершенно себя недооцениваю.
— Похоже вы хорошо знакомы с этой речью.
— Да, и, откровенно говоря, это никогда ни для кого не срабатывало. Было бы лучше, если бы наше время мы использовали продуктивно.
Он покачал головой и прищурил глаза, словно составлял иной план с целью убедить меня. Я ощутила, как тепло начало возвращаться к моей коже, поэтому стала лепетать:
— Что бы вы хотели видеть на мне?
Его глаза заискрились, а зубы слегка коснулись нижней губы лишь на мизерную долю.
— Мою рубашку.
Основной наряд после секса на утро следующего дня. Если так будет продолжаться, я буду краснеть до тринадцатого июня.
— А что ещё?
— Больше ничего. Только мою рубашку.
Мне придётся вести переговоры по этому вопросу, так как даже если в галерее будем только мы с Хавьером, мне потребуются трусики.
— Должна ли рубашка быть расстёгнута или застёгнута?
— Расстёгнута, — одними губами произнёс он.
Во рту у меня пересохло.
— Мм, похоже, это будет проблемой, учитывая правило "никакой-наготы". Я буду чувствовать себя более комфортно, если на мне будут трусики, — сгорая от стыда, я снова опустила взгляд на чашку с горячим шоколадом.
— Хорошо, трусики. Но выбирать их я буду сам, — мягко произнёс он.
Я кивнула.
— Спасибо.
— В принципе это всё. Если только вы не хотите поговорить о цене.
Я отрицательно покачала головой. Нет, это будет унизительно.
— Итак, я хочу тот же цвет и стиль, что на остальных картинах, но прежде чем я найму Фейна, я должен получить некую дополнительную информацию от вас.
— Какого рода информацию?
— Вы спите с Фейном? — его голос вновь стал монотонным и холодным.
Вот это да! Грубо и несколько оскорбительно. Но я полагаю, он имел право так считать, учитывая то, что уже знал.
— Нет, не сплю.
— Кстати, вы состоите с кем-то в отношениях?
— Нет.
Он откинулся назад на спинку кресла.
— Тогда я обсужу с Фейном расписание и свяжусь с вами.
Я была сбита с толку.
— Почему вы не стали бы нанимать Фейна, будь я с ним или кем-то другим в отношениях?
Он приподнял бровь.
— Я не хочу, чтобы вас что-то отвлекало, мисс Сноу.
— Полагаю в этом есть смысл, — ответила я, но по какой-то причине, у меня сложилось впечатление, что его слова несут в себе нечто ещё. Ох, ладно. Фейн в любом случае сорвёт эту работу, поэтому у меня нет повода для беспокойства.
Мистер Хейл сделал глоток эспрессо.
— Вы часто ездите в Англию? — внезапно спросил он.
— Нет.
Формально это было правдой.
— А что насчёт ваших родителей? Они в Англии?
Я знала, что рано или поздно этот вопрос будет задан. У меня был заготовлен шаблон ответа на такой вопрос. Сделав глубокий вдох, я изложила, как под копирку:
— Мои родители погибли, мистер Хейл.
Я не смотрела на него, потому что не хотела видеть то, что как уже я знала, увижу. Жалость. Мне не нравилось это видеть ни в ком, и, по-видимому, я поистине презирала то, что это будет исходить от него.
— Мне очень жаль, — его голос был ещё мягче, чем я слышала прежде. Краем глаза, я заметила, что он немного протянул руку в моём направлении, но затем остановился, словно передумал: — И мне жаль, что я задал этот вопрос. Я и понятия не имел.
— Нет надобности извиняться. Нет вины в добром намерение.
Я рискнула взглянуть на него. Выражение его лица было нежным, будто он увидел нечто болезненное. И не только болезненное, но, возможно, и знакомое.
— У вас есть родные братья и сестры? — спросил он таким же нежным тоном.
— Нет.
Я всегда хотела иметь сестру или брата, но мама не смогла иметь детей после моего рождения. Она всегда переживала из-за этого.
— Я сам единственный ребенок в семье. Сочувствую.
Это добровольное признание было похоже на протянутую оливковую ветвь, которую я приняла с улыбкой.
— Я прошла через стадию, когда рисовала брата и сестру. Мои родители были вынуждены терпеть нарисованного человечка за обеденным столом в течение нескольких месяцев.
— Надо было и мне такое попробовать. Возможно, это сделало бы меня менее эгоистичным, — отшутился он, но предвещающие бурю глаза выдали в нём некое сожаление. Отчего-то, мне захотелось подавить это чувство в нём.
— Я замечала, что большинство хороших людей думают о себе, как об эгоистах.
Он улыбнулся, но ямочка так и не появилась на его щеке.
— А что насчёт ваших родителей? — спросила я.
— Они отправились в Таиланд на отдых и проведут там весь следующий месяц. Мой отец, Роберт, архитектор; моя мама, Стэлла, редактор, — его голос стал сдержанным и отстранённым. — Почему вы уехали из Англии? — он снова перевёл всё внимание на меня.
— После гибели моих родителей в автокатастрофе, мне нужна была перезагрузка. Я всегда думала, что Штаты были более дружелюбны к иммигрантам, чем Европа. Поэтому-то, я здесь.