Тридцать один день
Шрифт:
– Наверное, было весело.
– Да, наверное.
– Я тоже любил играть в снежки.
– А сейчас?
– Сейчас всё равно.
В его голосе слышится тоска. Меня это угнетает.
– Ты не хочешь погулять на улице?
– Нет.
Я повернулась к нему. Миша стоял и хмурился. Он опирался руками о подоконник и рассматривал облака. Большие и тяжелые. Время как будто застыло. Мы ждали зиму с её первым снегом.
Так не пойдет, нужно внести максимум пользы с его сегодняшней разговорчивости.
–
Он усмехнулся на мой вопрос. Его лицо стало беззаботным. Это что-то новенькое. Я улыбнулась в ответ. Он заметил мою улыбку:
– Да, но я давно ничего не рисую.
– Почему?
– Так получилось. Сейчас хочется что-то нарисовать, но не знаю что.
Заметив мой заинтересованный взгляд, он на миг вышел из комнаты, а затем вернулся с папкой. Добротная толстая папка на завязках-верёвочках. Раскрыв её, Миша извлек на свет стопку рисунков.
– Смотри.
И я смотрела. Рисунок за рисунком я рассматривала, как законченные работы, так и наброски. В них чувствовалась небрежность и что-то особенное, его стиль. Но, несмотря на всю их красоту, удовольствия я не получила. Я заперта в этой квартире. Ключей нет. Я не знаю, что мне делать. Но я улыбаюсь.
Он смотрел на меня. Внимательный изучающий взгляд. Наблюдая за мной, за моей реакцией, он долго не отводил взгляд. Я смотрела и улыбалась, изображая бурный восторг. Каждая черточка, каждая мелкая линия - всё имело значение. От этой точности и чувственности я не могла оторваться, но от этого становилось тошно. Множество пейзажей, натюрмортов. Он рисовал и растения, и животных. Несколько портретов.... Я увлеклась этим дурацким позированием. Слишком.
Я не заметила, как Миша вышел из комнаты. Таким же незамеченным вернулся. Когда я подняла на него взор, он протянул ко мне руку. Ключи и телефон.
Непонимание, радость, злость - всё смешалось.
– Уходи. Ты так хотела уйти. Иди.
Меня замутило. Что за спектакль? И какого черта он так на меня пялится? Под этим его взглядом хочется удавиться.
– Почему?
– Я причинил тебе боль. Не хотел отпускать тебя ночью. Опасался. А ты... ты пришла. Я видел те синяки. Да, лучше уйди. Я не могу так.
Я могла покончить со всем этим одним движением руки... и не могла. Наверное мной двигала жалость. Протянула руку. Взяла ключ и телефон. Бросила их на кровать. У меня есть еще этот день. Завтра нужно будет идти на работу. В голове взвыл мой недоразвитый профессионализм: "Я что слабачка?". К черту всё.
– Давай позавтракаем.
Я вышла из спальни. Направилась в кухню. Он поспешил за мной. Еще один день.
Поставив разогреваться завтрак, я открыла шкафчик с чашками. С краю стояла фиолетовая чашка.
– Сделаешь мне чай?
– Да.
Я достала его чашку из шкафчика.
– Я уйду сегодня.
– Хорошо.
Он
– И где же твой дядя?
– Уехал по делам.
– Надолго?
– Нет, на два дня. Сегодня он должен приехать.
Суп. Он так вкусно пах. Укроп, лавровый лист и кориандр. Голод спазмом сжимал желудок. Ужасно хотелось есть. Поставив тарелки на стол, я заварила чай. Миша с аппетитом накинулся на еду. Я тоже села за стол, но что-то не давало покоя.
Я не могла разобраться в себе. И это была главная причина, почему я осталась.
Вчера я была готова дверь вынести, лишь бы поскорее сбежать отсюда. Сегодня же... всё шло так гладко, что мне стало жаль всех тех усилий, которых я приложила к этому делу. Пускай на мне красовались синяки, но их можно вылечить довольно быстро, а вот деньги... деньги мне очень нужны. Да и Миша начал мне доверять. Именно это обстоятельство подкупало больше всего. Доверие - это половина работы. Мне хотелось как можно быстрее закончить это задание. Хотелось больше не видеть ни этот дом, ни его хозяина.
– Ты есть будешь?
М-да, задумалась немножко. Бывает.
– Да, конечно.
Какой вкусный суп! Я накинулась на еду чуть ли не с таким же энтузиазмом, как Миша. Вскоре мы покончили с завтраком. Помыла посуду. Пришло время для разговоров.
Когда я зашла в гостиную, Миша полулежал на диване и читал книгу. Бежевый цвет комнаты дополнял влажную серость за окном. Я замерла не в силах насмотреться на эту красоту.
– У тебя слишком громкие шаги,- заметил он, не отрываясь от книги.
– А у тебя слишком тихие.
– По-моему это достоинство.
– Я бы так не сказала.
Я села в ближайшее к нему кресло. Сейчас у него явно приподнятое настроение. С театральным хлопком, закрыл книгу. Вскочил.
– Я понял, что я хочу нарисовать!
Это его восклицание и живость в движениях и мимике радовали меня. Хотя сейчас он и был больше похож на Чокнутого Шляпочника. Я попыталась подыграть ему:
– Классно! И что же это будет?
– Ты.
Он требовательно посмотрел мне в глаза.... Похоже, я сделала что-то не так. Отвел взгляд.
Миша отошел к стеллажу, начал что-то искать. Ссутулился. От веселости ничего не осталось. Я постоянно забываюсь.
Чего он от меня ожидал? Настроение из игривого быстро стало скорбно-унылым. Чувство собственной ущербности было настолько осязаемым, что, казалось, даже имеет свой цвет, тошнотворно-салатовый. По-прежнему ищет что-то на полке. Как его вернуть в прежнее расположение духа, а? Сидеть стало отвратительно неудобно, и я поднялась на ноги. Подойти к нему что ли? Нет, явно не вариант, он тогда просто шарахнется в сторону и сделает вид, что так и надо.