Тридцать один
Шрифт:
Людмила смотрела ему в глаза, но уже подперев голову руками.
– Еще немного и она уснет. – сообщил Евлампий очевидное.
– Этот слой надо промазать особенно густо, потому что на него укладывается тонкий слой теста и гнет.
Фея клевала носом, и я решил – пора. Встав, я взял дядину миску, по которой он скреб ложкой.
– Давайте я еще налью? – предложил я.
– Лей. – согласился он, закивав головой.
Я отошел к котлу, заодно наполнив и свою тарелку.
– Гнет должен быть
Вернувшись к столу, я поставил миску. Сел рядом и примостил свою тарелку. Фея спала, склонив голову на руки. Она сопела и в такт вдоху за спиной дрожали прозрачные крылышки.
Оливье рассказывал ей про Пир на весь мир, пока я не сказал ему:
– Учитель, она спит.
– Да? – удивился дядя, склонившись над своей миской и, отпив Мечты пирата, пробормотал. – Устала бедняжка.
– Конечно, ей столько пришлось пережить. – скрипя сердцем, поддакнул я.
– Точно. – согласился он и отпил еще супа.
– Учитель? – начал я.
Слова не хотели подбираться, а тем более складываться в разумные предложения.
– Мне очень жаль. – подсказал голем.
Я махнул на него рукой.
Оливье оторвался от тарелки и посмотрел на меня мутным взглядом.
– Я правда хочу быть вашим учеником. – проговорил я. – Я понял это сегодня, когда резал морковь. Мне стыдно, что я хотел украсть символ свободы.
– Ничего. – мягко проговорил дядя. – Я утоплю тебя при переходе в Изумрудный остров, всегда хотел посмотреть, как это будет выглядеть.
– Пожалуйста, не надо. – попросил я.
– Да перестань. – отмахнулся дядя. – Я все понимаю, вы хотите свободы это естественно, но ведь за все надо платить. А за свободу, всегда приходится расплачиваться жизнью.
– Но вы не можете утопить своего крестника! – убежденно проговорил я.
Оливье вперился в меня водянистыми глазами.
– Конечно могу.
– Но вы мой крестный отец? – привел я последний довод.
– Конечно. – согласился он. – Я крестил тебя, твоего отца и деда. Я крестил вообще всех твоих родственников, и что? Я не могу их убить? Не говори глупостей. От вас не убудет!
– Вы крестный моего отца? – удивился я.
– Да. Традиция такая. – подтвердил Оливье. – Твой прадед, если можно его так назвать, помог мне выбраться из междумирья. Я пообещал крестить его потомков.
– Прадед умер пятьдесят лет назад. – поразился я.
– Не понимай все так буквально. Да, я стар. – печально проговорил дядя. – Но это не значит, что я не могу выкинуть тебя за борт. Ты покусился на мое имущество.
– Для общего блага. – заканючил я. – Мы единственные, кто может справиться с поглотителями.
– Я стар. – занудно повторил дядя
– Кроме нас их некому остановить. – не сдавался я. – В ошейниках мы ничего не можем сделать!
– Поглотители ужасны! – невпопад сказал Оливье. – Я знаю.
– Да, да! – закричал я. – Они готовят вторжение! Они нападут на тридцать миров!
– Набросятся. – легко согласился дядя. – Но это не значит, что я не могу тебя утопить.
Я вздохнул.
– От артефакта зависит судьба тридцати миров! – не выдержал до сих пор молчавший Евлампий.
– Конечно, но это не значит, что я не могу тебя утопить! – сказал Оливье и погрозил мне пальцем.
– Можете, учитель! Вы можете что угодно!
– Почти. – кивнул он.
– Так вы не будете выбрасывать меня за борт?
– Буду. – снова кивнул дядя.
– Но почему?
Я вскочил из-за стола.
– Ты должен быть наказан. – серьезно произнес Оливье.
– Но ведь я еще ничего не сделал! – закричал я.
– Ты собирался. – парировал он. – А намерение, подчас важнее самого поступка.
– Намерение не может быть важнее. – сразу же влез голем. – Ведь намерение предшествует действию. Намерение это проявление физического желания. А поступок действие…
– Заткнись! – закричали мы с дядей в один голос.
Евлампий замолчал, а мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Оливье отвалился на стуле и, покачиваясь, хохотал.
Фея забормотала во сне, но не проснулась.
– Я тебя утоплю. – ласково проговорил дядя, отсмеявшись.
– Меня уже наказали вместо вас. – напомнил я. – Думаю, можно меня пока не топить. Я же не трогал символ свободы!
Оливье усмехнулся и закрутил черный ус.
– Ты бы и не смог, даже если бы захотел! – с усмешкой проговорил он.
– Тогда состава преступления нет. – серьезно изрек голем.
– Ты считаешь? – задумчиво протянул дядя.
– Определенно. Если обвиняемый, ни при каких обстоятельствах, не мог совершить то, в чем его…
Я демонстративно закрыл уши. Когда магический мешок камней перестанет всех поучать.
Дядя тоже не слушал голема. Он уставился на меня, решая, как поступить. Пошевелив губами, кивнул самому себе и спросил:
– Ты, действительно, хочешь стать искусным поваром?
– Да. – искренне сказал я. – Сегодня, когда я резал морковь, я понял, что хочу стать виртуозом, маэстро, художником.
Оливье склонился ко мне, прикоснувшись губами к моему уху, с другой от голема стороны, и настойчиво уточнил:
– Ты хочешь быть моим учеником?
– Очень! – искренне заверил я.
– Вобрать все мои знания и умения?
– Еще бы.
– Клянусь хранить знания и умения, переданные мне учителем. Обогащать их! – пробормотал дядя.