Тридцать тактов в стиле блюз

Квитка Зоя

– Ты считаешь, что это связано с Брук?

– Скажи, ты что совсем не узнал этого парня?

Я помедлил с ответом, припоминая его лицо и вынужден был отрицательно покачать головой.

– Я тоже не сразу сообразил, где раньше его видел. Помнишь, я сказал, что вспомнил важную деталь? Так вот. Брук знакомила нас с ним однажды. Это было в яхт– клубе. Мы собирались прокатиться на остров…, – Вилфорд оборвал фразу, увидев выражение моего лица.

Воспоминание проявилось четкой, яркой картинкой. Я увидел погожий день, нашу яхту, Флер, фотографирующуюся с Вилфом в обнимку, Брук, непрестанно приветствующую незнакомых мне людей. Я вспомнил, как меня это раздражало, злило.

Она казалась такой счастливой, приветливой и открытой с ними, какой со мной никогда не была. Я переставал узнавать мою жену, когда она оказывалась на палубе яхты и превращалась в "капитана" судна. Мне казалось, что она обнаружила в себе, скрытую ранее, силу, которая напрочь вытесняла меня и ей приходилось, пока что, размещать меня, где-то отдельно от себя, в довольно тесной каморке с табличкой – "Комната прежней Брук". Так, те вещи, которые пока не решаются выбросить, потому, что глядя на них, еще возникает мысль, что они могут пригодиться, относят на чердак. Я оставался в этой комнатушке добровольно, радуясь редким визитам любимой женщины. Я видел, что пока она не решалась выбрать между своей старой и новой версией и рассчитывал на выбор в свою пользу, но… Как же бесплодны все ожидания. Действительность всегда оказывается в конфронтации с ними и одерживает победу, с которой нам только и остается, что считаться.

– Вижу, что ты вспомнил, – прервал ход моих мыслей Вилф.

– Да, но я лишь однажды подал ему руку, так формально, когда Брук представляла его мне и совершенно не помню ни его имени, ни вообще, что либо еще о нем…

Вилфорд посмотрел на меня с подозрением и, поразмыслив, произнес с присущей ему осторожностью:

– Когда Брук прощалась с ним… Мне показалось, что он ей что-то положил в карман ветровки. Вот эту деталь я имел в виду и еще, Брук конечно заметила, что карман потяжелел, но виду не подала. По ее лицу пробежала судорога. Мне показалось, что она испугалась, но, я мог и неправильно интерпретировать нервное напряжение. Тогда мне было это не очень интересно.

– Что ему может быть нужно? И при чем тут недоношенный ребенок?

– Указанные координаты ведут…

– Я видел, – нетерпеливо прервал я друга. – Кажется, пора навестить наш островной домик.

– Это может быть опасно. Вдруг это ловушка и от нас только этого и ждут.

– Вот и выясним.

– Ты всегда был безрассудным. Обещай мне, что отложим поездку, хотя бы до выходных…

– Но это еще три дня!

– Вот именно! Я попытаюсь выяснить, кто этот парень.

– Завтра поедем в яхт-клуб вместе.

– Только обещай вести себя сдержанно.

– Ладно. Выпускай меня. Мне давно пора появиться на работе. До завтра.

III

Вечером, подходя к двери своего дома, я почувствовал себя жалким и ужасно потрепанным. Хотелось чьей-то компании, но единственный, кто мог мне ее составить был далеко и сам находился не в лучшей форме, так что, я переступил порог, преодолевая жалость к себе.

Я закрыл входную дверь на все замки и постоял немного в темноте, не решаясь включить свет, который, тут же, проявил бы, заштрихованный сейчас полумраком, беспорядок и пустоту.

Пока я так стоял, закрыв глаза, мне показалось, что я провалился в разверзнутую пропасть, но не лечу вниз, а только наблюдаю, как очень медленно и плавно, кто-то очень похожий на меня опускается на дно. Тут же, мысли сделали крутой разворот и я увидел себя наполовину высунувшимся из окна кабинета Брук и в точности, как будто я стоял и слушал этот разговор сейчас, вспомнил ссору, происходившую под окном, за которой она наблюдала и от

которой поспешила отвлечь мое внимание.

"Ты отказываешься?" – глухо, явно сдерживая слезы, говорил женский голос. "Только не натвори глупостей!" – предупреждал мужской голос с нотками раздражения и интонацией, выдающей желание быстрее закончить этот неприятный разговор. "Я испугалась, я не хотела его сейчас… Это не вовремя" – последовало оправдание, прорываясь сквозь задушенные рыдания.

"Ты бы сама не приняла такое решение! Кто тебе подсказал?!" – переходя на крик допытывался мужчина. " Я сама…" "Врешь! Еще и врешь! Кто убил его? Кто?!" "Он бы родился больным" – неожиданно низким и спокойным голосом отвечала женщина. " Я не верю тебе! Ты говоришь так, чтобы оправдать себя, свой эгоизм! Больше не хочу тебя видеть! Скажи только, какой врач решился это сделать без моего согласия и, главное, кто тебя надоумил?"

Очевидно в этот момент Брук закрыла окно, потому что больше мне не удалось ничего вспомнить, но и этого мне показалось достаточным, чтобы связать ссору с посылкой, полученной Вилфордом. Догадка пробила меня судорогой нетерпения и паники. Я поспешно достал телефон из кармана и набрал номер Вилфа. Он не ответил.

Я машинально щелкнул выключателем, зажег свет, больше не мучаясь приступом одиночества. Теперь, чтобы я ни делал, мои мысли, так или иначе, крутились вокруг этой истории и их компания отвлекала меня от переживаний о моей осиротелой жизни.

Я занял себя работой, которая не мешала размышлениям – мыл посуду, делая это машинально. Струя воды, ласково облизывающая мои руки, утихомирила поток мыслей, а затем и вовсе разбрызгала их как попало.

Внезапно передо мной возникло еще одно воспоминание. Оно вынырнуло из глубоких глубин, спонтанно, и я впервые почувствовал, именно почувствовал , как, наконец, испытывают то, о чем до этого просто знали понаслышке или думали, что знают. Так вот, я ощутил природу всех воспоминаний.

Эти посланники времени давно презрели своего отправителя и могут доносить порученные им письма, не взирая на хронологический почерк времени и датировку, выцарапанного на памяти, послания. Будучи однажды стерты более свежими записями, они неожиданно проявляются хорошо знакомым орнаментом, в котором замысловато соединяются линии старости с детством или вычурная завитушка объединяет в общий ритм узора, сегодняшний день с тем, который пролетел незаметно много лет назад, а теперь возродился запахом, звуком, картинкой, словом.

Я вспомнил себя маленьким мальчиком, лежащим в темной комнате. Моя бабушка гасит свет и нарочито строгим голосом приказывает больше не болтать с моим двоюродным братом и Вилфом, также приехавшими у нее погостить. Каждый из нас собирается нарушить приказ и мы с нетерпением ждем, когда она, наконец, закроет дверь. Я перед сном подрался с ребятами за место на большом, новом диване и, выиграв поединок, теперь испытываю двойное удовольствие от победы и соприкосновения моего тела с мягкой, бархатистой тканью обивки.

Но в этом месте абсолютного блаженства, какое бывает только в детстве, воспоминание сделало крутой вираж и я увидел себя, ухаживающим за смертельно больной бабушкой, лежащей на том самом диване в предсмертной агонии, в корчах от боли, а затем, обмякшую, застывшую, мертвую.

Я ни разу не вспоминал ночь своего детского "триумфа", пока просиживал у постели больной, я позабыл, как мы тянули жребий или дрались за возможность провести на мягком красавце целую ночь, каким желанным и нарядным был диван, который превратился в стонущего, скрипучего старика, едва ли выдерживающего свою не менее старую ношу.