Тридцать три ненастья
Шрифт:
Собралось нас человек тридцать профессиональных писателей со всего Советского Союза и даже из Монголии. Зав. учебной частью Нина Аверьяновна Малюкова провела перекличку. И вошёл в аудиторию проректор ВЛК Николай Горбачёв.
– Здравствуйте, ребята. Поздравляю всех с началом учёбы. Рады? Вижу, что рады! Вам повезло успешно пройти творческий конкурс и строгий отбор. Знаете, сколько молодых писателей страны хотели бы оказаться на вашем месте? Очень много. А повезло вам. Советую не терять времени, не отвлекаться на пустяки, использовать два года в Москве с максимальной пользой для себя, для своего
За точность сказанных Горбачёвым слов не ручаюсь, но что-то вроде этого. И я прониклась торжественностью момента, хотя думалось совсем о другом: как бы позвонить в Волгоград!
Подбежала Мзия, чмокнула в щёку.
– Увидимся в общежитии, у меня тут ситуация…
Оказалось, звонить по межгороду с ВЛК нельзя, но к нам, на ВЛК, можно в определённое время. Я записала телефон и спустилась во двор.
Народ разбредался стихийно. Побрела и я, ища, откуда бы позвонить. И вдруг около кафе «Лира» увидела переговорный пункт. Дозвонилась сразу. В Союзе писателей сообщили: Макеев жив, сегодня заходил, когда ещё зайдёт – дадим ему твой номер. Да не переживай ты так!
Но мука вчерашнего прощания не уходила из души. В глазах стоял он – растерянный и несчастный, а мне нельзя даже кинуться к нему, поцеловать в последний раз. И мгла!..
На скамейках у памятника Пушкину сидели люди, болтали о своём. Нашлось место и для меня. И вдруг я почувствовала запах Москвы. В нём мешалась лёгкая прохлада сентября, промытость тротуаров, щемящая горечь осенних цветов на клумбах. С проезжей части улицы Горького долетала выхлопная гарь летящего транспорта. Волгоградский запах был иным, более тяжёлым, что ли, более знойным и пыльным. Что же делать? Куда идти? И снова – длинная дорога в обратную сторону: улица Чехова, Новослободская, Савёловский вокзал. Теперь этот город немного и мой. Полюбим ли мы друг друга?
Василий позвонил на следующий день в минуты большого перерыва между лекциями. О-о-о! Представьте себе: нашёлся ваш потерявшийся ребёнок, и вы слышите в трубке его голос! Для меня, балды неисправимой, так всё и было. И тогда, и через десять лет, и через тридцать – лишь бы услышать его голос. Он жив – всё остальное неважно!
В сбивчивом разговоре успела спросить про путёвку в Коктебель. Он обрадовался:
– Достанешь на конец сентября – будет здорово!
Женщины в учебной части внимательно наблюдали за мной. Одна, как позже выяснилось, профессор Вишневская, тайная жена ректора Пименова, сказала с укором:
– Девочка, кто же так с мужчиной разговаривает? Тыр-пыр, тыр-пыр! Нужно мягко, томно, с ноткой каприза – пусть он там напрягается, думает, чем не угодил.
Место в Доме творчества «Коктебель» Василию дали легко – с указанием корпуса и комнаты, но платить по приезде. Былая такая практика. На всякий случай записала адрес и телефоны коктебельской администрации – для подстраховки.
– Ну, ты даёшь! – удивился Макеев. – Я и к матушке
– Только не забурись там! Шутка ли?
И приходит дней через пятнадцать телеграмма: «Таня, Вася улетел. Передаёт спасибо. Наташа». Я поняла: его сестра. Слава богу, не заблудился! Отдыхай, милый!
Мне бы хотелось чуть спрессовать свой рассказ, не гнать сплошняком такие разные и интересные дни сентября 1983 года, выбирать главное, но не очень получается. Одно вытекает из другого, без мелкой детали разрушается цельность. Терпи, читатель, коли взялся постигать непостижимое!
Машина идёт по дороге – может свернуть где захочет, человек шагает напролом – может и через забор перелезть, а поезд как встал на рельсы, так и катит от столба к столбу. Я, как тот поезд, хотела бы свернуть в сторону, да не могу, рельсы не дают.
Следующая веха пути: написала Макееву в Коктебель: «Если хочешь – могу прилететь к тебе на пару дней. Только отвечай побыстрее». И он ответил: «Прилетай. Купи мне спортивные трусы для утренних пробежек с Екимовым, кепку и чего-нибудь крепенького».
Билеты на самолёт – весьма терпимой стоимости. А душа рвётся, как сумасшедшая. На ВЛК соврала, что прихворнула, мол, отлежусь немного. А сама… От Москвы до Симферополя – всего ничего на самолёте, от Симферополя до Феодосии – автобус. Не ждали? А мы припёрлись!
Нет, ждали, конечно! В комнате с балкончиком, заваленным виноградом, сидели трое: Василий, Борис Екимов и поэт из Иркутска Вася Козлов. Все трое смотрели с любопытством на долговязую девицу, в тоненькой курточке с капюшоном, обмотанную поверх вязаной шалью моей соседки по общежитию Таи Шаповаленко.
С бутылкой коньяка на четверых расправились быстро, и ребята оставили нас одних…
Думаю сейчас: «Зачем летала? Что получила в ответ на нешуточные затраты душевных и физических сил?»
Отвечаю: «Успокоение! Утешение! Утоление!» А это очень много, когда женщина любит и не уверена, что любят её. Получилось, как в песне: «Два счастливых дня было у меня…»
…Перед началом лекции Михаила Ивановича Ишутина по политэкономии Нина Аверьяновна поманила меня пальцем в свой кабинет и прошипела:
– С ума сошла? А если бы с тобой что случилось, кому отвечать? Мне. Ты понимаешь, мне! – Помолчала и добавила: – Неужели так любишь? Ведь расстались всего месяц назад. Ох, Танька, хлебну я с тобой горя!
Лекции нам читали прекрасные старые профессора Литературного института. Они ещё учили и Виктора Астафьева, и Николая Рубцова, и многих, многих других, ставших гордостью русской литературы. Помнил их и Василий Макеев. Дай бог и мне всю жизнь помнить этих великих умников, добрейших интеллигентов, просветлявших нашу дремучесть: Ишутин, Зарбабов, Артамонов, Богданов, Смирнов, Вишневская, Паперный, Куницын, Кедров…
К началу ХХI века многое поменялось в Литинституте и на ВЛК. Нам стипендию платили, нынче собирают деньги с немногочисленных слушателей, способных оплачивать своё обучение. Ушли великие старики; в профессора и преподаватели выбились мои ровесники, среди которых и друзья: Таня Бек, Лариса Баранова-Гонченко, Володя Маканин. Только литературы, к сожалению, почти не стало. В том смысле, что новых имен не видно и не слышно. Нет книг. Нет сообщества.