Трикстер, Гермес, Джокер
Шрифт:
Улыбчивый Джек ответил сразу же.
— Есть что-то? — спросил Вольта.
— То, что есть, ты уже слышал раза четыре.
— Погони не было?
— Nada. [22] Стража сменилась в шесть — точь-в-точь новый рабочий день в какой-нибудь конторе. Или этот газ делает что-то с памятью, или он вообще его не применял. Сигнализации не было. Вообще ничего не было. Хочешь знать, что я думаю?
— Конечно.
22
Ничего (исп.).
—
— И не звонит, потому что боится, что теперь его отстранят от задания? Так?
— Это ему лучше знать, но — да, по-моему, похоже.
— Не убедил, — твердо сказал Вольта. — Я верю, что он его добыл. Он сказал об этом Эдди, и в руках у него был мешочек с чем-то, похожим по форме и размеру. Думаешь, это был его ланч?
— Может, просто песок. Эдди говорил, Дэниел только показал мешочек и поднял большой палец. Они же летели с бешеной скоростью, Эдди едва успел глянуть. Я что хочу сказать — может, Дэниелу не хотелось признаваться, что он не сумел… — Улыбчивый Джек оборвал себя на полуслове:
— Погоди-ка, что-то пришло по красной линии.
Вольта ждал. Он знал, что именно пришло.
Улыбчивый Джек вернулся к телефону:
— Черт возьми, хорошо, что не успели заключить пари. В туннеле объявлена тревога, с базы только что вызвали самолеты.
— Они заметили пропажу.
Джек помолчал, потом спросил почти со злостью:
— Но как, разрази его гром, как? Ни газа, ни взрыва — он что, нашел его на серебряном блюдечке у входа в туннель?
— Да что гадать. Значит, он увидел другой способ обойти сигнализацию. А дальше оставались только замок и охранники. Может, они все заснули, или заигрались в кости, или баловались наркотиками. Дэниел внимателен и находчив.
— Но тогда мы опять вернулись к тому же — почему он не звонит?
— Замкнутый круг, — согласился Вольта.
— Слушай, — серьезно сказал Джек, — ты же с ним гораздо более близок. Ты-то что думаешь? Все потеряно?
— Я думаю, что подожду, пока он позвонит.
— А если не позвонит? У меня дурные предчувствия.
— Ну, уже выкладывай.
— Они его взяли. Не привлекая к этому особого внимания.
— Возможно. Но как тогда понимать тревогу в туннеле? Очередная уловка?
— Или его нашел Шеймус. Он ведь продолжает искать.
— Я знаю, но тогда одно из двух: или Шеймус нечеловечески удачлив, или среди нас есть предатель.
Джек вздохнул:
— Ну что же, жди звонка. Что делать нам?
— Отдохните. Утром заберите Жана из Аламогордо. С ним будут Чисхольм Смит и Дэви. Постарайтесь выяснить, что произошло в тайнике и что намерено предпринять ЦРУ. Подозреваю, чего бы ни предприняло, особого шума не будет: никаких словесных портретов, местного или государственного розыска. Несколько сотен их собственных агентов, которые сами не знают, кого ищут. Как минимум узнаем, на что они способны в такой ситуации. Если понадобится помощь, ты знаешь, куда обратиться.
— А ты будешь ждать его звонка?
— Он позвонит. Нам может не понравиться то, что он скажет, но он позвонит.
ЛЕЧЕБНЫЙ
1 апреля
Меня зовут Дженнифер Рейн, Эмили Сноу, Ванда Нуль, Зефир Маркс, Айприл Лесть, Аннабел Ли. У меня собственная комната, обитая изнутри подушками, с унылыми зелеными стенами, с радио и с аминазином на завтрак, обед и ужин. Я не люблю аминазин. После него мне кажется, что я — упаковка мороженой капусты в супермаркете. Поэтому они засунули меня сюда. Ну, точнее, сначала я поэтому разделась в супермаркете «Сэйфвэй» и уничтожила несколько ящиков воображаемой еды. А что мне еще было делать? Иначе я стала бы вспышкой света. Это все из-за упаковки, вы же понимаете.
Должна сказать, что это лучшая больница из всех, в которых я бывала, тем более, что это все для моего же блага.
Доктор, учитесь понимать шутки. Когда я сказала, что в одиннадцать лет не пережила никакого стресса, кроме, пожалуй, того, что была изнасилована командой футболистов как раз в тот день, когда моего старшего брата в моих трусиках нашли повесившимся в гараже — это была первоапрельская шутка. Я думала, вы посмеетесь. Я и не представляла, что у вас внутри столько злобы. Думаете, я не понимаю, что вы не сможете мне помочь, если я не начну помогать себе сама? Очень даже понимаю. Иначе зачем бы я с вами шутила? Доктор, я ценю ваши старания, но мне не нужна помощь. Мне нужно время. Время, пространство и чтобы что-то изменилось — вот и все, что мне нужно, док.
Но теперь я чувствую себя виноватой. Ладно, я расскажу вам, что случилось, когда мне было одиннадцать, только быстренько, потому что рассказывать об этом я могу только в день Дурака, а времени уже почти полночь.
Двенадцать лет и один месяц назад мы с отцом отправились на маленькой алюминиевой лодке на озеро Полин. Мы попали в бурю — дело было в марте, в марте они часто случаются — и отец старался выгрести к берегу, когда нас ослепила вспышка света. Да, так и было: он греб, греб, греб, зло, яростно и вдруг все стало белым, и жар пробежал по позвоночнику. Ни звука я не услышала. Ни треска, ни шороха, ни гула, ни взрыва. Беззвучная, бесконечная, алебастровая вспышка — и ничего больше.
Когда я пришла в себя, уже почти стемнело. Отец лежал на дне лодки вниз лицом, скрюченный, левая рука свесилась за борт. Он был мертв. В школе нам показывали кино, как делать искусственное дыхание рот-в-рот, и я старалась, старалась изо всех сил, я дышала в него, пока не выбилась из сил. Я до сих пор чувствую вкус табака и лакрицы, чувствую запах обгоревших волос, вижу Мию на том месте, где сидела я — онемевшую, молчаливо наблюдающую. Видевшую, как я сдалась и прижала к груди его побелевшее лицо, там, в лодке, под дождем.
Теперь вы понимаете, почему я зову ее дочерью? Когда я целую ее на ночь — весь день пронянчив ветер, снова снеся пустое яйцо — я чувствую пепел на ее губах. А я целую ее каждый вечер. На это нужна немалая отвага, доктор. И немалая любовь. Я не сумасшедшая.
Меня зовут Дженнифер Рейн. Официантка. Машинистка. Будущая поэтесса. Секретарша. У меня есть воображаемая дочь Мия. Когда нам было по одиннадцать лет, Господь разорвался в моем сердце.
С первым апреля, доктор. Черт побери, с первым апреля.