Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas
Шрифт:
— Надо ж быть настолько безжалостным со своей любовью! Или это из-за того, что жить тебе осталось всего ничего?..
Рон смотрел на Рисенн сквозь дымку боли, и в ушах его звучал голос Гермионы: «если Гарри увидит его смерть, значит Гарри переживет этот день»…
— Нет, — отрезал Рон. — И не жди от меня жалости.
Глаза Рисенн расширились, однако он уже ускользнул во тьму; даже если она что-то ответила, он не услышал.
Мир ярким ковром огней крутанулся прочь и выцвел, подёрнувшись дымкой.
— Поттер?
— М-м… да?
— Это
Гарри немного помолчал:
— Ты о чём? Ну, конечно же — звёзды… — он повернулся, чтобы взглянуть на Драко, и тот сильнее вцепился в его пояс. — Ты вообще к чему это спросил?
— Да так — ни к чему… Проехали, Поттер.
Гарри недоумённо отвернулся. Драко взглянул через плечо: вместо сияющих звёзд позади раскинулась темнота, то там, то сям проколотая яркими, режущими глаза точечками. В голове кто-то голосом Снейпа произнёс «слепота», и он со слабым всплеском отчаяния подумал, что противоядие, молекула за молекулой в этот миг покидающее его кровь, способна приготовить только Гермиона… И уже совсем скоро ничто не сможет встать не пути яда — только его собственные иссякающие силы…
Он надеялся, что их окажется достаточно.
Том медленно отнял руку от собственного горла. Глаза, до краёв наполненные злобой, блеснули, однако он не двинулся.
— Что ты со мной сделала? — хрипло, будто это его только что чуть не задушили, спросил он.
Джинни почувствовала неудержимое желание ухмыльнуться, расхохотаться, встряхнуть его:
— Ничего. Я поняла: потому ты и не убил меня тогда, — просто оглушил, оставил там: ты же мог меня прикончить, однако не сделал этого. Ты не в состоянии причинять мне боль: могу поспорить, ты не знаешь причины, просто — не можешь. Наверное, ты считаешь, причина в теле Симуса — так сказать, слабость простого смертного…
— Не смертного, а влюблённого, — откашливаясь, с ненавистью уточнил Том. — Он тебя любит.
— Знаю. Знаю — любил, — воспоминание о Симусе, ставшем теперь Томом, всколыхнуло волну печали. Джинни не ждала этой любви — та стала изысканным акцентом, чуть смягчившим печаль, притупившим надрыв утраты. Она никогда не принимала эту любовь, никогда не отвечала взаимностью, никогда не позволяла ему любить себя… она ждала — всегда ждала Драко. — И всё ж ты не смог сделать мне больно не по этому, — Джинни заправила волосы за ухо. Болело всё — даже пальцы. — Дело в заклинании, вернувшем тебя: как ты там говорил — симпатическая магия? Моя кровь, мои слёзы — именно я привела тебя обратно, именно из-за меня ты здесь, именно я — та цепь, при помощи которой ты вытянул себя в этот мир, именно я — тот якорь, на котором ты здесь держишься. И только я смогу отправить тебя обратно, — резко закончила она.
Она сделала шаг назад, потом ещё один: он, задыхаясь, не сводил с неё разъярённого взгляда — ей бы понравился этот рычащий взгляд, кабы не то, что она собралась сделать. Ещё шаг — и жёсткое прикосновение перил к спине. Джинни через плечо бросила взгляд вниз: лестница, теряющаяся в темноте. Снова взгляд в сторону Тома, глубокий вздох…
Его глаза сузились: он понял, но слишком поздно — метнувшись к ней с яростным воплем, он увидел, как она, ухватившись за перила, перелетела через
Снова натянув на себя холодную и грязную одежду, Гермиона вернулась в спальню, застав там весьма примечательную сцену: на полу в заляпанном кровью белом платье сидела Рисенн. Черные волосы, будто чернила, струились по её плечам. На коленях у неё возлежал Рон. Дьяволица подняла взор на шагнувшую в комнату девушку и хищно улыбнулась.
— Тш-ш. Смотри, не разбуди его, — она откинула на спину водопад чёрных волос, и Гермиона увидела, что Рон действительно спит — или же делает вид, будто спит: грудь мерно вздымалась, рыжие волосы разлохматились, а рукой он прикрывал лицо.
— Рон! — ахнула Гермиона, не в силах поверить глазам своим, и протянув руки, кинулась к нему. — Что с ним? Что ты ему сделала?
Рисенн продолжала улыбаться, рассеяно играя с рыжей прядью.
— Просто пыталась выудить кое-какую информацию.
Руки гриффиндорки сами собой сжались в кулаки: она умирала от желания кинуться на Рисенн, вцепиться ей в физиономию, подбить один из этих серых глаз, стереть улыбку с этих красных губ…
— Хочешь сказать, ты его пытала?
— Пытала? — зашлась смехом Рисенн. — Что ты, ни в коем случае: наносить ущерб Прорицателю строго запрещается — соответственно, и пытать тоже. Его разум слишком ценен… и хрупок. Я просто слегка его… поцеловала, — взгляд, устремлённый на Рона стал собственническим; длинные пальцы скользнули по его щеке к шее и погладили виднеющуюся в расстёгнутом вороте шею. — Мои поцелуи оказывают некое влияние на мужчин. С Гарри тоже произошло нечто подобное.
У Гермионы занялось дыхание — она даже услышала, как воздух со свистом вырывается сквозь сомкнутые зубы.
— Ах ты… — Гермиона поискала слово, как можно точнее выражающее, что она думает о Рисенн и не нашла. — Ты… лживая стерва, — скомканно закончила она.
— Прекрати обзываться, — рассмеялась Рисенн, — ты понятия не имеешь, кто я на самом деле.
— Суккуб, — припечатала Гермиона. — Ты высасываешь из мужчин души во время сна, оставляя только пустую оболочку, — процитировала она учебник по Тёмным Созданиям.
— Не во время сна — в этом нет никакого удовольствия, — поправила дьяволица, её пальцы нежно погладили пульсирующую на горле Рона жилку, он что-то проворчал во сне и, повернувшись, уткнулся ей в платье; его яркие волосы казались ещё одним кровавым пятном на белоснежном одеянии. — На чём же мы остановились? Ах, да — на Гарри. Он такой милашка! Так прикрывает глаза во время поцелуя… Знаешь, совсем немного — просто чуть опускает ресницы…
— Прекрати! — рявкнула Гермиона. — Я поняла: ты просто пытаешься сделать мне больно, хочешь добиться моей ревности…
— Вот уж кто бы говорил о ревности, — перебила Рисенн, стрельнув в гриффиндорку быстрым взглядом, — сама-то мечешься между ними, не в силах выбрать…
На миг Гермиона испугалась настолько, что могла только таращиться на древнюю деву, возвышающуюся в пене белоснежных одежд, бесчувственного юношу у неё на коленях и чёрному водопаду низвергающихся на них обоих волос. Бледное лицо, лишённое сейчас всякой привлекательности, окаменело — будто одним движением захлопнули веер.