Тринадцатый двор
Шрифт:
«Чёрный человек» встал, подошёл к стене, нажал на что-то невидимое. Как по волшебству, тьма каземата разверзлась.
Шурша плащ-палаткой надзиратель подошёл и обнял Василия.
— Подними голову, — прозвучал из-под капюшона голос Начинкиной.
— Нина? Ты? А я мечтал бежать к тебе, пасть на колени, просить стать моей законной, — блаженно лепетал Василий, глядя на звёздное небо и вдыхая аромат знакомых духов. — Согласна? Только не говори «нет». О Наташке не думай, я с ней расстаюсь.
Нина не могла вымолвить ни слова. Глядя на наряд, в котором был Грешнов, она только кивала головой.
—
– настаивал узник.
Начинкина плакала счастливыми слезами, она знала, что всё останется по-прежнему, но это её не огорчало.
2
Утром в особняк ко Льву Львовичу приехал Евгений Николаевич Позняков. Сели завтракать.
— Юру-то отпустил? — спросил Ласкин, намазывая масло на хлеб.
Подполковник стал смеяться.
— Ты чего?
— Звонит с утра пораньше мне Палыч, наш вечно пьяный майор и сообщает: «У нас ЧП. Приезжайте». Спрашиваю, в чём дело, ничего объяснить не может.
Приехал, подошёл к решетчатому забору, смотрю и ничего понять не могу. На нашем спортгородке какие-то непонятные люди занимаются физическими упражнениями. Присмотрелся… Короче, дело было так. Капитан Малютин решил, что он — Малюта. Открыл камеру предварительного заключения, вздумал Юру поучить уму-разуму, возможно, ударил дубинкой по голове. А у того, видимо, из-за контузии, в голове что-то замкнуло. Вспомнил, как в бытность свою капитаном, ротой командовал. Всех своим приказом выпустил из заключения, заставил раздеться до трусов, — форма одежды номер один, — и погнал на утреннюю зарядку.
— Что значит «всех»?
— Я же тебе говорю, — всех без исключения, кроме дежурного, Палыча. И проституток с сутенёром, и бездомных, и особо опасных рецидивистов, морального деграданта Огонькова, любителя громкого секса. И всю мою милицейскую братию. Всех выгнал на спортгородок. И представь, все они у него бегают, отжимаются, лазают по «верблюду», подтягиваются на турнике. Положив руки друг другу на плечи, все вместе, на счёт качают пресс. Ничего забавнее я в своей жизни не видел. Только представь: бегут в одном строю и зеки татуированные с головы до пят, и проститутки с голыми титьками в прозрачных ажурных трусиках, на туфельках с высокими каблуками-шпильками, и лжебандиты, вчерашние комбайнеры и лесопильщики, и ваш любитель клубнички, которому завтра исполнится восемьдесят, и мои «падшие соколы». Все бегут ровно, в ногу. Ни у кого не возникает даже мысли ослушаться. А впереди всех — Малютин, паршивец. И на лице у него такая преданность, словно он и в самом деле — Малюта и находится на службе у царя. Я глянул на них, — свою службу в армии вспомнил. Вот что значит настоящий командир! И как у него это получилось? Долго я со стороны любовался, пытаясь понять. Не бил никого, не кричал, не угрожал, только командовал. И все, как заворожённые, слушались. Это был какой-то общий гипноз.
— Юрка может, в нём это есть, — восхищенно улыбаясь, подтвердил Ласкин.
— Да. Как ты и сказал, я позвонил Ноле, она приехала за ним, увезла.
— И Павла Терентьича отпусти, я думаю, его оклеветали, — протягивая подполковнику бутерброд с маслом, потребовал Лев Львович.
Послесловие
1
Вечером
— О! Уже съели! — кричал Василий. — Не успел пожарить рыбу, она уже полсковороды съела!
— Сам ты всё съел! — кричала в ответ счастливая Нина. — Тебя бы этой сковородкой!
— Нет, тебя! — кричал и смеялся Грешнов.
Доминик в это время смотрел в своей комнате на ночное небо, блаженно улыбался и ласково говорил:
— Здравствуй, месяц-месяцович! Сейчас я тебе расскажу о том, как я прожил этот день.
На кухне от разговоров о еде перешли к разговорам о болезнях.
— О-о, поджелудочная болит, — застонал Василий.
— Меньше пить будешь.
— И печень болит.
— У тебя там скоро цирроз будет, как у Валерки Бахусова. Пойди, проверься.
— Сплюнь, дура! Ты же меня глазишь! И так сглазила, всё из рук валится.
Доминик у себя в комнате продолжал говорить:
— Месяц-месяцович, у нас всё хорошо.
В это время Василий кричал на кухне:
— Почему я не богат? Есть же богатые люди. Вот бы разбогатеть. Мог бы тогда есть, как человек, пить, как люди, нигде не работать. Лечился бы в своё удовольствие у хороших врачей, а не у шарлатана Мартышкина.
— Тихо! — скомандовала Начинкина. — Милицейская хроника!
— Да что мне с неё? — по инерции выкрикнул Грешнов.
— Познякова показывают, сделай погромче.
Василий сделал звук громче, Нина встала со стула и подошла к телевизору.
Подполковник Позняков, сияя, как начищенный рубль, глядя прямо в телекамеру, рапортовал.
— Сегодня выстрелом в спину был убит генеральный директор коммерческого банка «Мадера-Фикус» Лев Львович Ласкин. Убийца схвачен с орудием убийства на месте преступления и уже дал признательные показания. Им оказался гражданин Польши Пшенек Улановский. Лев Львович Ласкин умер, как настоящий христианин. Последними его словами были: «Достойное по делам нашим принимаю».
— Мать честная! — всплеснув руками, горько вскрикнула Начинкина. — Жить-то теперь как будем?
— Жить придётся самостоятельно, — послышался из коридора голос новопреставленного.
Ласкин прошёл на кухню и поставил на пол огромный пластиковый чемодан.
Побледневшим Нине и Васе Лев Львович пальцем указал на телевизор. На экран, где был Позняков, беседовавший почему-то не с польским, а с американским послом.
— Откуда мы знать могли о его суицидальных наклонностях? — смеясь, говорил подполковник. — Он был весел, говорил, что поляки — гордый народ. Возможно, от распиравшей его гордости и в петлю залез. Судмедэксперты скоро прояснят нам картину происшедшего.
Ласкин взял пульт и выключил телевизор.
— А как же? — только и смог вымолвить Василий.
— Вот так. Берилякин, по собственной воле, нарядившийся в мою одежду, подставил свою спину, спасая мне жизнь. Вечная ему память! Придётся теперь, вашему покорному слуге, годик-другой жить по чужому паспорту. Видишь, как в жизни бывает. По просьбе сестры твоему Сморкачёву готовил документ, а теперь он мне самому пригодился. Будем знакомы. Меня зовут теперь Голобоков Олимпий Иванович.
Лев Львович засмеялся.