Тринадцатый двор
Шрифт:
— Борисыч, я просто уверен в том, что окончательное прощение Бога узрю, — с ходу ошарашил Грешнов.
— С чего вдруг в тебе появилась такая уверенность? — рассеянно спросил Бурундуков. — Из-за того, что фальшивый мундир на себя надел?
— Бог есть любовь. Согласен? А любовь, по определению, не может губить. В конце концов, боженька не сможет не простить такого разгильдяя, как я. С высоты вечности всё простится и забудется.
— Да, нам-то готовы всё простить, — волнуясь, заговорил Борис Борисович, не любивший разговоров праздных, к тому же на религиозную тему.
— Давай, посмотрим на это
— И что же мы увидим? — начиная волноваться, поинтересовался Василий.
— Увидим, что никак не возможно. Моё сознание, например, не может допустить, что есть спасение или, как ты говоришь, «окончательное прощение» без твоих усилий, то есть без ответной любви к Богу.
— Маловер вы, Лев Львович. Не обижайтесь. Ну, неужели вы и в самом деле думаете, что у Бога не хватит сил для того, чтобы заставить меня Его полюбить?
— Не могу допустить мысли, что Бог принудит кого-то к любви. Отсюда делай вывод.
— Какой?
— Может статься, что Божья безмерная любовь останется без ответной любви созданной им твари.
— Какой твари?
— Без твоей любви, Вася. А это значит, не спасёшься. Из-за духовной лени своей не узришь «окончательного прощения».
— Ты объясни без зауми. Почему это так?
— Ты создан свободным и волен сам выбирать, какой дорогой тебе идти. Чтобы, как ты говоришь, «силой принудить», Бог должен был бы отнять у тебя свободу, то есть перестать быть любящим. Бог даёт то, что человек сам для себя избирает и не оправдывает неправду.
— Что ты говоришь? А где твоя любовь к ближнему? Правда — неправда. Где любовь в твоей правде? Где он, Бог, в твоих словах, если после разговора с тобой я делаюсь злой, — рявкнул Василий и отвернулся от Льва Львовича.
— Пойду я, Борисыч, — обращаясь к Бурундукову, процедил сквозь зубы Грешнов, — а то опять поругаемся.
Не успел «полковник» отойти от столика, как на него налетел Сергей Гаврилов по прозвищу Самоделкин.
— Ну вот, тут как тут и слуга дьявола.
— Ты это, Вась, чего?
— А что ты обижаешься? Известно же всем, что коммунисты Бога ненавидят. Раньше они этого не скрывали, гордились этим.
— Это было давно. Коммунист сейчас другой. Мы в данный момент против поднимающего голову неонацизма и за социальную справедливость. А дьявол у нас с тобой общий, — дядя Сэм.
— Дядя Сэм всегда им был и останется. Вы за это его и ненавидели, что суть у вас с ним общая.
— Ты, Василий, что-то не в духе.
— Да Ласкин «завёл». Из-за него вот, и с тобой лаюсь. Надо срочно залить, затушить мировой пожар. Будешь мировую?
— Ты же знаешь, что я не пью. Мать говорит, что я и без водки дурак. Я могу выпить с тобой, но только один раз.
— Это как? Объяснись.
— По стакану разом выпьем, — и всё. Повторять уже не будем. Согласен?
— Постой, — добрея на глазах, произнёс Грешнов. — Так ты, значит, ставишь мне условие? Бросаешь вызов? Ну, что же, мы принимаем этот вызов.
Сергей и Василий засмеялись.
Они взяли бутылку водки, стаканы, — разлили и выпили.
Закусив помидором, Грешнов поцеловал собутыльника и молча пошёл в сторону музыкантов, стоявших у сцены.
—
Гаврилов остановил спешившего к Ласкину Ивана Даниловича и стал рассказывать ему о том, как переоформлял он квартиру с тётки на себя. Каких трудов ему это стоило.
— Смысл в чём? — говорил Сергей. — Надсмехаются над народом. Это коснётся и тебя. Всё, как сто лет назад. Убогие, больные полиомиелитом, ходят в прислужниках у смеющихся нотариусов. Я им: «Хочу оформить договор о дарении. Что нужно для этого?». В глаза хохочут. Всё полностью захвачено. Не знаешь, с чего начать. А они и диктуют условия жизни, заставляют приносить такие документы, которые тебе не нужны. Это для того, чтобы ты побегал. Например: «Согласие попечительского совета», «Справку о том, что нет на квартиру ареста», «Оценочную стоимость», то есть выписку о том, сколько стоит твоя квартира. А потом оказывается, что ничего этого не надо. И за всё вымогают деньги. Все конторы располагают в узких помещениях, где нельзя свободно дышать. То есть специально измываются. Люди приезжают к четырём утра, записываются, чтобы попасть к десяти. Справок много, но если ты богатый, то платишь нотариусу, даёшь доверенность, и он всё делает. Но приходят же старики с инсультами, инвалиды, — там же многие и умирают. Один инвалид говорит: «Ну, как же? Все эти бумаги мне выдали государственные органы». Смеются: «Видите, государственные органы совершили преступление». Я не выдержал и вступился, сказал им: «Что же вы к инвалиду претензии предъявляете? Разбирайтесь с государственными органами».
Гаврилов осекся и потупил взор.
— Ну, и что дальше было? — спросил Ваня.
— Ужас! Мужик обиделся не на них, а на меня. Говорит: «На каком основании… Кто дал вам право обзывать меня инвалидом?». В общем, ужас!
Артисты с дощатой сцены запели популярную песню «Бессаме мучо».
Гаврилов, на ровном месте вдруг потерял равновесие, схватился за берёзу, росшую во дворе, судорожно обнял её и сказал Ивану Даниловичу:
— Поклонись за меня Василию. Руку ему за меня поцелуй. Наконец, цапануло. Хорошо-то как! В психушке всё сульфазином кололи.
— Тебе плохо? — спросил Грешнов.
— Мне хорошо, как никогда, — ответил Гаврилов. — Отойди, я хочу поплакать.
И не дожидаясь, пока Иван Данилович от него отойдёт, он стал безутешно рыдать.
— Я не слуга дьявола! Не сатана! — кричал Сергей. — Я за социальную справедливость!
Ваня подошёл к Ласкину и попросил у него денег на билет до Симферополя.
— За помидорами поеду, — сказал Иван Данилович.
— Один? — уточнил Лев Львович, доставая деньги из кармана брюк.
— Один. Всё, что про меня говорят, — это неправда.
— Я знаю, — успокоил его Ласкин. — Сегодня же и езжай. Хороший человек должен заниматься добрыми делами. О билете я похлопочу. Возьму два, на всякий случай.
Василий, тем временем, натолкнулся на компанию, состоящую из его жены Натальи, брата Юрия и двоюродного брата Кости Дубровина.
Выпитый с Гавриловым стакан и ему вышел боком.
«Полковник» тотчас, без предисловий, накинулся на Костю.
— У тебя много недостатков, — сказал он двоюродному брату.