Тринадцатый двор
Шрифт:
— Например? — поинтересовался Дубровин, смущенно опустив глаза.
— Ведя беседу, ты неспособен в разговоре поставить точку там, где следует. Не можешь встать и уйти, где это необходимо. Всегда чего-то ждёшь, тянешь. Смотреть со стороны — выглядишь неглупым, а впечатление о себе оставляешь превратное. И машина твоя вся завешана бубенчиками, как цыганская кибитка. А в бардачке вместо карты дорог, — Карла Маркса небритая. Это же автомобиль, в конце концов, а не школа марксизма-ленинизма. Шесть мешков еле увезла, думали, сдохнет.
— Ты путаешь меня с Гавриловым, —
Василий, как близорукий, приблизил своё лицо к Костиному, внимательно его рассмотрел, как бы спрашивая взглядом: «А разве ты — не Гаврилов?», но тотчас сориентировался и продолжал:
— И смотришь на всех пристально. То есть, я хотел сказать, высокомерно. А ведь так вести себя нельзя. Это я говорю потому, что ты брат мне. Другой смолчит, а за спиной посмеётся. Да-да, Костя, не улыбайся. У тебя такой взгляд, что даже пролетающие мимо птицы падают на землю от разрыва селезёнки.
— С чего бы у них селезёнки лопались? — вмешалась Наталья. — Птицы сивуху не пьют.
— Вот. Не пьют, а от его взгляда прямо в воздухе лопаются. Одни перья у них остаются, и как снег среди лета, прохожим на головы падают. И ещё. Когда в ванной по утрам принимаешь душ, ты, Костя, поёшь.
— Это-то ты откуда знаешь? — захохотала Наталья, совершенно себя не сдерживая. — Ты где напиться успел? Я таким тебя никогда не видела.
— Да-да, моешься и поёшь. Что это за привычка такая? Так, Костя, воспитанные люди себя не ведут.
— Откуда ты всё это взял? — поинтересовался Дубровин.
— Соседи на тебя жалуются.
— Тебе?
— И мне в том числе. А как ты хотел? Времена такие, — все на всех жалуются.
Василий замолчал, насупился. Наталья стала продолжать свой рассказ о том, как поступала она в «первый мед».
— С пятнадцати лет об этом мечтала. Поступила после школы с первого раза. Было три экзамена, — химия, сочинение и биология. По химии «тройку» получила, за сочинение — «четвёрку», а по биологии — «пятёрку». С репетитором занималась, и ему же сдавала экзамен. Набрала двенадцать баллов, и двенадцать — оказался проходным. Было пять человек на место, считаю — просто чудом поступила.
Василий очнулся и глянув на Наталью, влез в разговор с покаянной речью.
— И все-то мы в неоплатном долгу перед своими жёнами. Не удовлетворяем их. Виноваты мы перед вами.
— Ты что-то не то говоришь, — попробовал Юра сменить тему.
Но тут Наталья, до этого казавшаяся совершенно трезвой и рассудительной, в данном вопросе пришла к мужу на помощь.
— А ты, Юра, спроси любую замужнюю женщину. Спроси. Ни одной не найдёшь, которая бы в постели с мужем не притворялась. Свою бывшую жену Катерину спроси, а Костя пусть Аллу спросит. Вон они, смеются, улыбаются. Если бы в постели с вами им было хорошо, они бы вас, родимые мои, не бросили.
— Я с первой женой своей думал, что всё у нас хорошо, — развил тему слегка протрезвевший Василий. — В постели и плакала, и смеялась от счастья. Даже визжала от восторга, чего уж там. Уверяла, что нет меня лучше на всём белом свете. А однажды пришёл домой раньше обычного и
— Если уйду, что обо мне рассказывать станешь? — спросила Наталья, знавшая, как и все остальные терпеливые слушатели, что никакой «первой» жены у Василия не было.
— А ты не уходи. Правильно я говорю? Костя? Георгий? И где же эти лаутары? Кто нам чардаш Монти сыграет?
Глава 23
Узилище
1
Вечером в своём шутовском бутафорском милицейском наряде Василий пил в ресторане «Корабль». Забравшись на эстраду, говорил в микрофон, что покончит с районной мафией, руководимой так называемым «Гимнастом», Львом Ласкиным.
Взяли Грешнова сразу, как только он вышел из зала и направился на мойку. Привезли его в отделение милиции, переодели в рубище с того же Мосфильма, — штаны свободного кроя из мешковины, державшиеся на резинке от трусов и такую же холщовую рубашку с вырезом на груди. Повели в кабинет к начальнику. Там Василия встретил подполковник Позняков и тот, кого Грешнов называл «Гимнастом».
Присутствие в кабинете Ласкина Василия не удивило, он внутренне был к этому готов.
— О! А ты чего здесь делаешь? — притворно удивился Грешнов, скатываясь на шутливый панибратский тон.
Но Лев Львович заговорил с ним серьёзно:
— Ты же всем рассказываешь, что я — главный мафиози, управляющий всем и вся. К кому же тебя должны были привести, если не ко мне? Надо же придерживаться законов жанра.
— Какого жанра?
— Тебе виднее, какого. Ты же всё играешь во что-то? В полковника Зорина или Гурова? Или президент тебя уже генералом наградил? Грозишься покончить с мафией, порядок в районе навести? Почему не в Москве? Или даже во всей России? Ах, да! У вас же Никандр Уздечкин должен занять президентское кресло.
Ласкин перемигнулся с Позняковым и они друг другу улыбнулись.
— А ты знаешь, — спросил Лев Львович, — что на меня было совершено вооруженное нападение?
— Нет, — угрюмо ответил Василий.
— А может, знаешь? Может, это твои люди?
— Какие у меня люди! Цыган и дезертир, оба — убежденные пацифисты. Умирать будут, в руки оружие не возьмут.
— «Пацифисты», — Лев Львович усмехнулся. — Слова иностранные вспомнил. Вот посидишь под следствием год-другой, — может, за ум возьмёшься. А то тебе всё с рук сходит, ты и обнаглел совсем. Евгения Николаевича спрашивает на празднике депутат из Мосгордумы: «Что за полковник со сцены всех поздравляет?», а он и не знает, что ответить. Чего молчишь?