Тринадцатый рейс
Шрифт:
Через некоторое время я знал, что ни в управление телефонной сети, ни в роддом, ни в пункт оргнабора, ни в «Гастроном», ни в комиссионный магазин Маврухин не наведывался. И знакомых у него там не было.
В ларьке «Галантерея» работал только один продавец — худощавый немолодой человек в пенсне, очень похожий на зубного врача, который однажды удалял мне два зуба с помощью деревянного молотка. Это были
«Вас обслуживает прод. Стршикошевский» — объявляла надпись. Чтобы безукоризненно выговорить такую фамилию, следовало потерять не два зуба, а гораздо больше. Я постоял немного в ларьке. Когда обладаешь некоторым опытом, довольно быстро можно определить, как торгуют — над прилавком или под ним. Вы спросите: почему же еще существуют жулики? Я отвечу — не знаю
Здесь торговали честно. Маврухину в таком ларьке нечего было бы делать. На всякий случай, выждав, когда ларек опустеет, я перегнулся через прилавок и сказал шепотом:
— Есть нейлоновые рубашки.
Продавец посмотрел на меня и поправил пенсне. У него были зоркие глаза под мохнатыми бровями.
— Есть пудра для загара, — ответил он так же заговорщически.
— Зачем мне пудра?
— А зачем мне рубашки? — спросил гражданин Стршикошевский. — Имею целых три!
— Вы меня не поняли. Есть нейлоновые рубашки!
— Так наденьте хотя бы одну, — сказал наглый продавец. — Вместо вашей ковбойки.
Из ларька я вышел раздосадованный и вместе с тем довольный. Иногда приятно получить по физиономии. Но через минуту вернулся к Стршикошевскому. Нужно было все–таки поставить точку над «и». Я показал фотографию Маврухина.
Дотошный продавец, изучив снимок, посмотрел и на обратную сторону. Обратная сторона была что надо: «Паша, друг, помни!» Это вывел сам Маврухин по моей просьбе. И подписался. И число поставил.
— Компаньон, — сказал я, показывая на снимок. — Сегодня не мог прийти.
— Я видел этого человека, — ответил продавец. — Он заходил и предлагал товар. Может, он ваш друг. Но на таких друзей надо спускать собак. У вас хорошее лицо. Вот почему я разговариваю вежливо.
— Наверно, он заходил давно, если без меня.
— С полгода назад. Кстати, я встретил его, и недавно. Дня четыре назад, вместе с Копосевым.
— А, Копосевым. Этим долговязым!
— Ха! И вы «друг», да? Копосев работал у нас в системе. Его выгнали. Он коротышка. С лицом обиженного бульдога.
Продавец не лгал, это было ясно. Значит, Маврухин заходил сюда, когда лишь начал свою «коммерцию» и подыскивал клиентуру. Наверно, в конце концов он нашел Копосева. Фамилию этого типа я слышал от Шиковца.
Оставалось проверить еще библиотеку и райпрокуратуру. Но что было делать там Маврухину? Знакомства с блюстителями закона он не поддерживал и любовью к чтению не отличался.
Я свернул на тихую аллею, где находилось кирпичное
В большом прохладном зале сидели два пенсионера. Библиотекарша, очень славная девушка в передничке, который делал ее похожей на школьницу, листала журнал. Я подсел к ее столику.
— Мало посетителей?
— Август, пусто, — как будто оправдываясь, сказала девушка.
Ее звали Надей, она скучала, поэтому, поговорив о литературе, мы перешли на кинематографию, и тут выяснилось, что нам обоим не нравится Тихонов, а Смоктуновского мы обожаем.
Затем я сказал, что недавно в читальном зале побывал один мой приятель и восторженно отзывался о Наде. Это была маленькая ложь, и я очень сожалел, что приходится забрасывать блесну перед этой наивной девчушкой,
Естественно, Надя заинтересовалась приятелем, я назвал его, и моя новая знакомая тут же принялась перелистывать журнал, в котором записывала фамилии читателей.
— Это вы все придумали, — сказала Надя. — За последнюю неделю никакой Маврухин не приходил.
— Ну ладно, придумал!
— Оказывается, вы обманщик, — весело сказала Надя. — Ну… Посидите почитайте. Хотите, дам новый детектив? Ох, там такое преступление! «Тайна старого особняка».
Оставалось еще заглянуть в райпрокуратуру, но я решил этого не делать. Есть какая–то грань, за которой педантизм превращается в маниакальную одержимость. Подумав об этом, я тут же переступил роковую грань: достал фотографию и протянул удивленной девушке.
— Вот мой приятель. Все–таки кажется, он рассказывал именно о вас.
Тонкие брови взметнулись вверх.
— Он был три дня назад. Но какой же он Маврухин? Я его хорошо помню: за книжками пришлось бегать в хранилище.
Какая–то пружинка во мне вдруг соскочила со стопора и, больно ударив, заставила вздрогнуть. Через секунду я успел овладеть собой и рассмеялся Это был тот самый деревянный смех, которым потрясают зрителей цирковые клоуны.
— Он не Маврухин, — Надя заглянула в журнал. — Он Чернов Павел Иванович.
— Господи, конечно же, Чернов. Мы его только так называем Маврухиным. Кличка!
— Он не взял с собой документов. Но мы можем записать и так. Это же не абонемент… Был ваш приятель, был.
Вот и толкуй о том, что чудес не бывает. За какой же книгой приезжал сюда Маврухин, если он вынужден был пробираться тайком да еще и разводить нелепую конспирацию?
— Наверно, Кочетова опять читал, — сказал я. — Он Кочетова очень любит.
— Нет–нет! — махнула рукой Надя. — Принесите, говорит, какие–нибудь книжки про старинные иконы. Спрашиваю в шутку: верующий? Нет, говорит, но мне надо провести беседу с баптистами, а я не совсем разбираюсь. Действительно, отвечаю, не разбираетесь: баптисты икон не признают. Он смутился: я их путаю, баптистов и прочих. Какая разница — все они заблуждаются. Ну, я принесла две книги.