Триумф графа Соколова
Шрифт:
— Не надо божий дар с яичницей путать. Вы, полковник, на государственной службе, а вытворяете черт знает что! Будь вы штатским человеком, никакие родственные связи не спасли бы вас — давно этапом пошли бы в Сибирь. Закон для всех писан — и для ассенизаторов, и для тайных советников. А вы и на костре жгли несчастную жертву вашего необузданного нрава, и в Москве-реке топили.
К Соколову пришло то приятно-возбужденное состояние, которое возникает на ринге, когда слабый соперник нахально лезет вперед и норовит стукнуть не по правилам. Результат
— А что, разве нельзя? И жег-то всего одного. А во времена инквизиции по всей земле паленым мясом пахло.
Мартынов, окончательно впадая в раж, крикнул:
— Попр-рошу не издеваться надо мной! Кошко — этот замечательный сыщик — перекрестился, когда от вас, полковник, избавился. Теперь вы в охранку вносите дезорганизацию. — Он тяжело дышал. И срывающимся голосом крикнул: — Я спрашиваю: кто позволил с темными личностями в поезде играть в карты?
Соколов смерил начальника охранки ледяным взглядом, ядовитым тоном произнес:
— Нужда заставила — на блядей и кутежи польский банчок сорвать! — Развалился в кресле в самой непринужденной позе. Ткнул пальцем в сверток: — Знаете, что это? Вот не знаете, а смеете дерзить мне. Глядите, или, как говорит народ, разуйте бельма. — Соколов потряс толстенной пачкой и вывалил на стол деньги. У Мартынова округлились глаза. — Это те самые две с половиной тысячи, которые я выиграл у шулера и опасного преступника. Я хотел их сдать в нашу кассу, которая почти пуста, но теперь передумал. Самому, знаете, пригодятся.
Воцарилось молчание. Соколов прибег к старому золотому правилу: уметь выдержать долгую паузу, первым рта не открывать. Это всегда давит на собеседника.
Мартынов нервно поиграл пальцами, смягчил тон:
— Доложите, полковник, что произошло!
Начальник охранки в силу своей высокой должности, несмотря на довольно молодой возраст и подполковничьи погоны, командовал полковниками и даже генералами, которые возглавляли районные отделения.
Это доставляло ему прямо-таки сладострастное наслаждение, и он любил подчеркнуть это. Но втайне страдал, что ему раньше срока не присваивают полковничий чин.
Подчеркнуто сухо Соколов изложил историю Гарнич-Гарницкого и то, что случилось в поезде. Про письмо Малиновского Ленину и про труп пока решил не говорить. Но зато всячески расписал Семена Кашицу как самого опасного преступника, который ему якобы уже признался в причастности к террористам. И подумал: «Сейчас бледнеть начнет, поймет, какую роковую ошибку сделал, выпустив этого типа».
Мартынов, однако, слушал спокойно и внимательно, ни разу не перебив. И потом умиротворяюще произнес:
— История про игру в карты в поезде мне была представлена в другой редакции. Когда утром позвонил железнодорожный жандарм и сообщил, что вы сдали «на временное хранение» арестованного пассажира, я направил туда поручика Алябьева. Тот допросил пассажира. Он показал, что вы не пожелали продолжать игру с
Соколов презрительно фыркнул:
— Александр Павлович, какая у меня с тобой дружба? Кто позволил допрашивать преступника без меня? — Соколов грозно пошевелил усами. — Прикажи, чтобы Кашицу сейчас же доставили сюда. Мы его вместе допросим. Тем более что есть настоятельная потребность кое-что у него выяснить.
— Это невозможно, полковник.
— Почему?
— Я выяснил, что задержанный невиновен, и приказал его отпустить.
— Что?! — Соколов решил, что пора дать ход гневу. Он вскочил с кресла. — Что значит — отпустить? Куда отпустить?
— А какие у нас основания держать его под стражей? — Мартынов невозмутимо глядел на Соколова. — Прокурор не с вас, с меня спросит.
— Ты, подполковник, чего дурочку валяешь! Это прямая измена! — Соколов сжал кулаки, шагнул к Мартынову. Тот побледнел и отступил назад. — Этот Семен Кашица — пособник и соучастник убийцы. Не исключаю, что отпущенный тип способен пролить свет на готовящееся покушение на Государя и Августейшую семью, равно и на шпионские происки против Гарнич-Гарницкого.
— Где доказательства ваших слов, полковник?
— Вот они!
Раскрытые планы
Соколов вынул из портфеля бережно сложенный чертеж и адрес Гарнич-Гарницкого. Положил бумагу на стол, ткнул пальцем:
— Урядник Бирюков со станции Бологое это вынул из кармана погибшего Елагина.
Мартынов насторожился:
— Что значит — погибшего?
— То и значит, что бросился на меня с охотничьим ножом, а наткнулся вот на это! — Соколов поднял вверх свой кулачище. — Неосторожен был Иван Елагин, Царствие ему Небесное. Хотя, вероятней, попадет в преисподнюю.
Мартынов набрал полные легкие воздуха, хотел что-то выпулить из себя, но лишь укоризненно покачал головой. Затем с миной брезгливости склонился над чертежом:
— Что такое?
— Крестиком отмечен дом, где проживает Гарнич-Гарницкий.
— Ну и что?
Теперь пришла очередь Соколова гневаться:
— Ты, Мартынов, и впрямь не понимаешь, что натворил? В кармане уголовного типа обнаруживается такой чертеж, а начальник охранки на это «Ну и что?»!
Мартынов невозмутимо отвечал:
— Мало ли откуда мог взяться этот клочок бумажный! Скажем, погибший Елагин познакомился с горничной из этого дома и она ему начертила этот план. Или просто поднял на мостовой, думает: «Бумажка мягкая, для сортира хорошо пойдет».
Соколов шумно выдохнул:
— Александр Павлович, ты не в своем уме. Такую белиберду несешь! Какой сортир? А на обороте взгляни, тоже дорога к горничной?
Мартынов перевернул лист, там тоже был чертеж: квадратики домов, в один из них упиралась стрелка, дорога, улица, помеченная буквой «Н.», чуть ниже — крестик в кружочке.