Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 1
Шрифт:
«Обращение» одобрил, как всегда, сам Сталин. Шестеренки созданной Сталиным бюрократической системы неумолимо вращались с заданной «вождем» скоростью… Вновь, как с конвейера, пошли одно за другим партийные постановления: об изучении «Краткого курса» истории партии; о слабой работе газет «Молот» (Ростов-на-Дону), «Волжская коммуна» (Куйбышев), «Курская правда»; о прекращении «разбазаривания колхозных земель» (запрещение создавать подсобные хозяйства и индивидуальные огороды рабочих и служащих); о слабой работе ОГИЗа (Объединения государственных издательств); об обеспечении сохранности государственного хлеба и т. д. и т. п.
На многих документах виза Сталина. Он, как и прежде, безгранично верил в магическую силу указаниий, директив, распоряжений . Если до войны сталинская командно-бюрократическая система еще только подгонялась,
Всех обществоведов окончательно превратили в бездумных комментаторов «великих» догм. В обиход вновь вошли утомительные и отупляющие ритуалы славословия «вождя». По-прежнему крайне опасной была откровенность даже с близкими людьми. Интеллектуальные надсмотрщики «от культуры» под руководством Жданова убивали свободу мысли. Усилившийся бюрократизм вновь стал быстро взращивать самый опасный для общества плод: безразличие и равнодушие труженика, готовность только к исполнению; усиливалась нравственная деградация многих людей, выражающаяся в дуализме личности (одно – на словах, другое – на деле). Партия все больше становилась тенью государства. Или наоборот: государство становилось тенью партии. Никто не мог иметь своего мнения, отличного от официального. Слова Пушкина, сказанные так давно, вновь как будто стали актуальны: «…отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости, праву и истине… Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека». Уравнительный социализм, вопреки лозунгам, стал рождать, хотя это и выглядело парадоксально, бюрократическую элиту.
Так Сталин использовал плоды Победы «для внутреннего пользования», сознательно и решительно консервировал Систему. На подлинное социальное творчество он был так же не способен, как и в 20-е годы. Чтобы поддерживать и поднимать свой и без того беспредельно высокий статус «гениального вождя», он эпизодически, но достаточно регулярно снимал, убирал, смещал то секретаря обкома, то министра, то маршала, то иного деятеля, обвиняя их либо в аполитичности, либо в злоупотреблении властью, либо в пренебрежении высокими указаниями, либо в слабой заботе о людях. Сталин и так был в глазах народа «добрым царем», а подобные шаги поднимали его авторитет еще выше. Даже сегодня такой стиль многим нравится: уж Сталин-то, мол, не допустил бы рашидовщины и чурбановщины! Однако если вдуматься, то при всей внешней парадоксальности, самые глубокие корни бюрократического перерождения многих руководителей «послесталинского» времени возникли именно тогда. Попав в среду, где не было страха и «твердой руки», эмбрионы регионального, номенклатурного, ведомственного всевластия и вождизма тут же пошли в рост. Система бесконечных административных запретов при бездействии подлинно социалистических экономических рычагов, при низкой нравственной культуре, при полном отсутствии гласности оказалась неэффективной. Стоило физически, а затем в определенной мере и политически уйти Сталину, как стало ясно: консервация Системы лишь углубила кризисные явления в настоящем и будущем. Люди смогут спустя годы сказать: абсолютная власть развращает абсолютно .
Победа над фашизмом значительно укрепила единовластие и культовое поклонение единодержцу. Для народа он стал Мессией, творцом Великой Победы, непревзойденным полководцем. Но эта слепая вера одновременно обессиливала народ, надолго лишенный истины и справедливости.
Я довольно долго говорил об одном из чрезвычайно отрицательных деяний Сталина после войны – о его стремлении законсервировать политическую систему, оставить ее неизменной. Сталин никогда не мог сказать: «Нам нужны перемены в политическом строе». Его догматический ум, оценивая сложившуюся Систему, в центре которой находился он сам, был не в состоянии понять, что этой попыткой консервации он подвергал еще более глубокой эрозии ценности и идеалы, в которые продолжали верить миллионы людей.
Наряду с этими негативными процессами жила, пульсировала, боролась
– Преувеличений нет?
– Могут быть лишь преуменьшения. За короткий срок оценить глубину и масштабы всех утрат невозможно…
Он помнил совещание командующих фронтами и командующих родами войск по вопросу о демобилизации и реорганизации Красной Армии, состоявшееся 21–22 мая 1945 года. Тогда Верховный сказал маршалам и генералам: без армии, а точнее, тех, кто сегодня находится в армии, мы ран своих не залечим… Сталин, держа в руках листки бумаги и изредка в них заглядывая, медленно и глухо бросал в зал: «…демобилизация должна коснуться в первую очередь частей ПВО и кавалерии. Она не должна коснуться танковых частей и ВМФ. По части пехоты демобилизация охватит 40–60 % ее состава, не касаясь войск Дальнего Востока, Забайкалья и Закавказья… Каждому увольняемому бойцу продать по дешевой цене трофейные товары и дать жалованье за столько лет, сколько он прослужил в армии…» Сталин говорил о демобилизации армии и думал, как быстрее включить эту силу в процесс, о котором ему настойчиво говорил Вознесенский: страну нужно поднимать. Все на пределе – силы, возможности, терпение. Народ страшно бедствует. Берия докладывал о голоде в Читинской области, в Таджикистане, Татарии, других местах. Сталин взял в руки сводку, перевернул страницу: нарком внутренних дел Таджикской ССР Харченко сообщал:
«В Ленинабадской области… выявлено 20 человек, умерших от истощения, и 500 человек, опухших от недоедания. В Сталинабадской области – Рамитском, Пахтаабадском, Оби-Гармском и других районах – умерло от истощения свыше 70 человек. Имеются также истощенные и опухшие. Такие факты имеют место и в Курган-Тюбинской, Кулябской, Гармской областях. Оказанная помощь этим районам на месте является незначительной… «В Читинской области есть факты «употребления павших животных, деревьев, коры». Сообщалось о страшном факте, когда «одна крестьянка с сыновьями убила маленькую дочь и употребила ее в пищу… Вот еще такой же случай…» Сталин не стал читать дальше горестную сводку. Берия торопливо сказал, увидев недовольство «вождя»:
– Выделили некоторое количество муки до нового урожая. Придется терпеть!
Впереди была война с Японией, а доклады Вознесенского свидетельствовали: предстоит колоссальная работа. Кандидат в члены Политбюро глубже других из окружения «вождя» разбирался в масштабных, глубинных экономических процессах, которые шли в стране. Сталин давно к нему приглядывался и испытывал противоречивые чувства. Да, это, скорее всего, самый умный руководитель в его окружении, но ему не нравилась его независимость, иногда резкость суждений. Но, пожалуй, размышлял Сталин, без его головы трудно будет поднять экономику из руин. В феврале 1947 года на Пленуме ЦК Сталин неожиданно для многих предложил избрать Вознесенского членом Политбюро.
Читая справку Вознесенского о масштабах разрушений и первый вариант доклада Чрезвычайной Государственной комиссии о злодеяниях немецких захватчиков, Сталин подолгу задерживался на некоторых цифрах: разрушено 1710 городов и поселков городского типа, сожжено более 70 тысяч сел и деревень («вождь» даже не подумал, что многие тысячи из этих деревень – на его совести), взорваны, приведены в негодность 32 тысячи промышленных предприятий, 65 тысяч километров железнодорожных путей, опустошено около 100 тысяч колхозов и совхозов, тысячи МТС… Задумавшись над этими страшными цифрами, Сталин вспоминал, как по дороге в Берлин, через окно с пуленепробиваемым стеклом, он вглядывался в просторы русской равнины, изборожденные шрамами окопов, блиндажей, пожарищ. Поезд не останавливался ни на крупных станциях, ни в городах; мимо проносились изуродованные остовы зданий с множеством пустых глазниц окон, взорванные заводы, обугленные бараки. Среди уцелевших деревень чаще встречались дотла сожженные дома, где трубы русских печей тянули к небу свои холодные руки. Даже буйная июльская зелень не могла спрятать следов страшного бедствия.