Троцкий. Книга 2

Волкогонов Дмитрий Антонович

Наталья Ивановна, восстанавливая тот последний роковой день в жизни Троцкого, почему-то запомнила больше всего то, что он был тихим и солнечным. "Ничто не говорило о зловещности. Солнце светило ярко с утра, как всегда здесь. Цвели цветы, блестела трава, как лакированная… Никто, никто из нас, ни он сам не догадывались о предстоящей гибели". В утренней почте наконец пришло сообщение о том, что Хоттонгская библиотека Гарвардского университета в Бостоне получила рукописи Троцкого на хранение и использование. Изгнанник очень был обеспокоен их судьбой. Отправка в США была похожа на тайную операцию: Троцкий сильно опасался похищения своих бумаг. Теперь он был спокоен за них, кроме того, получал 15 тысяч долларов (смехотворно маленькая сумма за тысячи документов!).

Обычно утром, в начале восьмого,

Троцкий кормил кроликов и кур. Наталья Ивановна, занимаясь своими делами, выглядывала в окно, наблюдая за мужем. Она это делала всегда, даже когда он сидел за письменным столом. "Время от времени я приоткрывала дверь его комнаты чуть-чуть, — вспоминает Седова, — чтоб не помешать ему, и наблюдала его в обычной позе — склонившимся над письменным столом с пером в руке". У Натальи Ивановны от большой семьи остался только муж и внук, и она боялась потерять последнее, что у нее в этой жизни осталось. Сам Троцкий признавался, что ему лучше работается, когда он знает: Наталья Ивановна где-то рядом. Даже в своем завещании он нашел возможным сказать о ней самым необычным образом: "Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде" [206] .

206

206. Троцкий Л. Дневники и письма. С.165.

Покормив животных, Троцкий садился за письменный стол. В тот день, вторник 20 августа, он намеревался ответить "Эль Популяр" и продолжить работу над очередной главой о Сталине. После обеда "Л.Д., — вспоминает Наталья Ивановна, — продиктовал несколько "кусков" своей статьи в связи с войной и, как всегда, в половине шестого вечера вышел опять к кроликам". В это время "я вышла на балкон и увидела, что рядом с Л.Д. стоял кто-то посторонний, которого я узнала не сразу, только после того, как он снял шляпу и стал подходить к балкону". Это был "Жасон" (так называли Троцкие Фрэнка Джексона, в действительности — Рамона Меркадера).

— У меня ужасная жажда, я хотел бы стакан воды, — произнес "Жасон", здороваясь с Натальей Ивановной.

— Может быть, Вы хотите чашку чаю?

— Нет, нет, я слишком поздно обедал и чувствую пищу здесь, — указал он на горло. — Она меня душит… — Цвет лица у него был серо-зеленый.

После репетиции 17 августа, когда "Жасон" приходил с плащом на руке и оставался несколько минут наедине с Троцким, сегодня ему предстояло совершить ужасное: убить человека, который относился к нему доброжелательно и не подозревал такого вероломства. Хотя Эйтингон долго и тщательно готовил исполнителя к этой последней минуте, Джексон — Меркадер не был роботом. В нем обостренно заговорили элементарные чувства. Одно дело лишать человека жизни на фронте — если не ты его, то он тебя. А здесь? Человек — орудие террора, репрессии — должен либо полностью быть "свободным" от нравственных тормозов, либо идти на страшный шаг, будучи вооруженным фанатичной идеей. Брат убийцы Луис Меркадер спустя 50 лет после того рокового дня утверждает: "Брат был не просто убийцей, а человеком, верившим в дело коммунизма". Да, бывшим республиканским офицером, а теперь агентом НКВД руководила приверженность к страшному сталинскому штампу: "Троцкий — агент мирового империализма и смертельный враг коммунизма".

Но, думаю, не только духовные побуждения заставили молодого испанца превратиться из соратника Эйтингона в его сообщника. Он был вынужден это сделать. Рамон знал, что здесь, в Мехико, его мать. Она ждет его в машине в ста метрах от дома вместе с "Леонидом". Надо думать, какое огромное напряжение испытывают они. В случае его малодушия не только у него, но и у его матери нет шансов выжить. Они — заложники. Гладиаторы-заложники. Только его убьют не на арене честной борьбы, а исподтишка. А вместе с ними — и его младшего брата Луиса, которого по настоянию Эйтингона отправили из Парижа в Москву. Заложники… "Серо-зеленый цвет лица" — это последняя внутренняя борьба перед невидимой тонкой линией, которая делит жизнь и

смерть. И за ту линию судьбы, откуда нет возврата, он должен отправить сейчас человека…

"Жасон" был, как и в прошлый раз, с плащом на руке и в шляпе.

— Почему Вы в шляпе и с плащом? Погода такая солнечная…

— Да, но Вы знаете, это ненадолго, может пойти дождь…

"Жасон" после моего вопроса, — вспоминала Наталья Ивановна, — как-то стушевался и направился к кроличьим домикам, где находился Л.Д.

— А статья Ваша готова? — успела спросить Наталья Ивановна.

— Да, готова, — и "Жасон" вынул бумаги стесненным движением руки, не отрывая ее от туловища и прижимая плащ, в котором, как позже установили, были зашиты топор и кинжал" [207] (так в тексте. — Д.В.).

207

207. Бюллетень оппозиции. 1941. Март. № 85. С. 2–3.

Троцкому не хотелось возвращаться в свою комнату, но закрыв дверцы домиков и сняв рабочие перчатки, он бросил:

— Ну что же, хотите прочесть Вашу статью? — после чего, отряхнув синюю блузу, медленно, молча пошел с "Жасоном" к дверям своего рабочего кабинета.

Дальше рассказывает сам исполнитель уже на суде в Мехико:

"Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане. Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из моего плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове…

Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое "А-а-а…", бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты…" [208]

Наталья Ивановна так зафиксировала в памяти кульминацию трагедии:

"…Едва истекло 3–4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик… Не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками…" [209]

208

208. Isaac Don Levin. Lhomme qui a tue Trotsky. P. 10.

209

209. Бюллетень оппозиции. 1941. Март. № 85. С. 4.

Характеризуя этот момент кульминации 20 августа 1940 года, Судоплатов заметил в беседе со мной:

— В любом деле неизбежны случайности. Проявила себя она и здесь. Как мог сохранить силы Троцкий для борьбы и нечеловеческого крика после такого сокрушительного удара, который нанес альпенштоком физически очень сильный Меркадер? Если бы он погиб сразу, Меркадеру удалось бы, видимо, скрыться.

В доме уже началась суматоха. Джексона — Меркадера тут же схватили охранники и стали избивать. "Мы слышали какое-то жалкое завывание…" — вспоминала Наталья Ивановна.

— Что делать с этим? Они его убьют…

— Нет… убивать нельзя, надо его заставить говорить, — с трудом, медленно произнося слова, ответил Л.Д.

Охранники во главе с Робинсом колотили слабо защищавшегося Джексона кулаками, рукоятками револьверов. Наконец тот прервал свое молчание и окровавленный закричал:

— Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить!

Это была единственная слабость агента. Затем, в долгие месяцы следствия и суда Меркадер никогда не вернется к этим словам. Он все решил сам и все сделал сам. Никакого ГПУ, никаких соучастников и помощников не знает. Это его решение… Только его.