Трое в одном доме не считая портвейна
Шрифт:
Только Беркшир слушал Поросьяна довольно рассеянно – у него в Плешке таких Танек имелось без ограничений. Он вообще по женской части лучше всех устроился – в среднем по институту пропорция один кавалер на полтора десятка барышень. Так что внимание обеспечено, особенно такому милому пирожку как Беркшир – пухленький, гладенький, глазки с поволокой… Может именно от такого изобилия внимания к своей персоне, особого интереса к слабому полу он и не проявлял – сидел себе, как моль в шубе… Как говорится, потребности у него с возможностями полностью совпадали.
Покончив, ко всеобщему
Мы выпили за хорошую идею, и ее скорейшую реализацию. Между тем, на улице давно стемнело и окна превратились в таинственные искажающие и без того искаженную реальность зеркала или колодцы – в такой заглядываешь ярким солнечным днем надеясь увидеть прозрачную до дна воду, а видишь только холодный черный квадрат… Все светлое – наши лица, руки, поднятые кружки казалось там темным, все темное – одежда, столы, стены – терялось в черной глубине. Мы видели там свои лица – существующие абсолютно независимо, вне времени и пространства, витающие среди звездного неба мерцающих красных огоньков, и не узнавали их…
Курили тут, конечно, многовато, впрочем, как и в любом подобном месте, несмотря на многочисленные таблички и плакаты. Сизые клубы дыма подобно облакам роились между одиноких засиженных мухами тусклых лампочек, воздух был густ и сперт. Периодически хлопала входная дверь, олицетворяя связь мира внутреннего – сумрачно-призрачного и внешнего, наполненного грохотом проносившихся трамваев и ярким светом витрин.
Тот странный мир врывался к нам на мгновенья – так прорывается плотина, построенная из грязно-серого снега на пути весеннего ручейка. Скользил по лицам порывом свежего, почти холодного, осеннего воздуха, пытливо вглядывался в потухшие глаза в бесконечной и бессмысленной надежде увидеть там хоть искорку, хоть отсвет, но все напрасно… И как вода втягиваемая гудящей воронкой слива вновь исчезал за дверью.
Внутренний мир тоже не упускал возможности выглянуть наружу – аккуратно так, не сходя с порога пахнуть на спешащих прохожих тяжелым, спертым духом, поманить призрачным, ненастоящим теплом, пошептать обрывками бессмысленных, никчемных споров «заходи на огонек за жизнь поговорить…» и назад, скорей назад, в душную, грязную нору, пока дверь не захлопнулась, оставив наедине с жизнью…
Дальше разговор не получился – неожиданно подвалил Кузя с друзьями, имена которых я не помнил или не знал вовсе. Как говорится, наше вам с клизмочкой! Обычно он терся в центре, по преимуществу на Калине, то есть был так называемым «центровым», но сегодня там случилась то ли массовая облава, то ли повальное спецобслуживание. Посему визитеры были снаряжены горючим под завязку, но не имели пристанища. Такой у нас
Закончилось все обычным бессмысленным скандалом. На это раз между Поросьяном и одним из подошедших – при ближайшем рассмотрении оказалось, что они знакомы и даже встречались пару месяцев назад на дне рожденья этого типа где-то в районе Таганки. Как попал туда Поросьян мы так и не выяснили, но скорей всего кто-то из общих знакомых, как водится, встретил его – случайно бредущего по улице в сильно задумчивом состоянии и зачем-то затащил на банкет. Ясное дело, выпили, спели, пошли на улицу гулять.
А там какой-то местный хулиган из встречной компании прицепился к имениннику и начистил ему торец, раньше, чем опешивший народ с обеих сторон вмешался и прекратил безобразие. Особенно усердствовал, естественно Поросьян: быть в гуще событий – его право и обязанность! Когда все более—менее успокоилось он, отвел хулигана в сторону и начал ему объяснять, что так не делают, что поступок его – неправильный, что на кривом фундаменте не построишь ровное здание… Долго объяснял, все уже разошлись давно, наконец, убедил. Идем, сказал, ты перед ним извинишься за испорченный праздник. Вернулись обратно, зашли в квартиру, благо кто-то как раз уходил, и дверь была открыта, – а именинник уже спит.
Хулиган растерялся: первый раз в жизни извиняться пришел, а не получается. Ничего, успокоил его Поросьян, сейчас все будет нормально. Подошел к постели, хулигана подвел, рядышком поставил и разбудил спящего.
– Ты меня извини, – чуть смущенно, но вполне убедительно говорит хулиган, – Я не прав был!
А тот вскочил и спросонья в драку полез. Хулиган ему опять морду набил, уже по серьезному, обозвал обескураженного таким разворотом событий Поросьяна непечатно и ушел. Сам ушел, а вот Поросьяна сбежавшиеся на шум гости, из тех, кто допоздна засиживается, выгнали с треском. И, что интересно, тоже обозвали непечатно.
Короче, нам с Кузей пришлось вначале растаскивать своих, причем Поросьян все-таки успел получить по репе и требовал категорической сатисфакции. Потом пришло время объясняться с побеспокоенными соседями – в результате хоть по разу, но попало всем, хотя в целом счет был явно в нашу пользу. Оторвавшись от погони, вся компания побрела по бульвару, горланя песни и горячо обсуждая насущные проблемы. Там еще в ходе разговора какая-то фраза прозвучала, неясная и неопределенная, даже кто произнес ее, я не помнил, но скрытый смысл в ней определенно был. Но никак я не мог поймать фразу эту, к тому же вскоре компания распалась, и народ двинулся по домам.
А может оно и к лучшему – по делу все равно основные вопросы обговорили, а ни о чем сопли жевать, что бы потом на последнее метро бежать, теряя тапки, смысла и удовольствия мало. И только когда я остался один, заветные слова не без ехидства всплыли в засыпающем мозгу: «Если кто прирос к чему, к месту или делу какому, ни в какую ничего менять не хочет, тут скорей всего интерес личный есть, тут простой привычки мало…» – это Кузя сказал про какого-то корешка своего, в крысятничестве подозреваемого, в левых каких-то раскладах. Но чем эта фраза показалось мне интересной, я так и не понял…