Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
Рассол постепенно оказывал своё благотворное действие на истерзанный организм.
– Ну всё, всё... Я осознал. Я раскаиваюсь. Я больше не буду. Алкоголь - это яд и вселенское зло.
– Сказал авва Пимен Великий, человека согрешающего и кающегося предпочитаю человеку не согрешающему и не кающемуся, - удовлетворённо сказал отец Онуфрий, - вижу, что слово старцев святых имеет в тебе отклик.
________ ________
* - Преподобный Ефрем Сирин.
– Ты чё пришёл-то?
– спросил Сашка, едва оторвавшись от крынки, - неужто грешника
– Есть проблема со станом.
Слово "проблема" он позаимствовал у Сани, поскольку тот это слово произносил по двадцать раз на дню. Сане, конечно же, сейчас было совсем ни до чего, его организм был самой большой проблемой. В голове бухали молоты, мир перед единственным действующим глазом расплывался. Саня с очевидным сожалением побултыхал остатки рассола в кувшине и убрал в сторону. Надо немцу оставить на поправку здоровья.
– Ладно, чичас малость отойду, расскажешь.
На кровати заворочался Гейнц и пробормотал:
– Флогистон есть.
Его заплывший левый глаз мерцал неярким лиловым светом. Саня поморщился. И этот человек окончил европейский университет! На себя смотреть не хотелось. По всем признакам он сам от Гейнца мало отличался
– Ну что за дурак. Флогистона нет! Ну его к чёрту, - и обратился к отцу Онуфрию, - таксу знаешь?
Сейчас лучше всего было исчезнуть из Романова, чтобы не терпеть эти невыносимое молчаливое порицание Анны Ефимовны. К мукам физическим добавлялись муки совести.
– Понятно. Та-а-ак, - мрачно произнёс Саня, - и кто это у нас тут главный рационализатор?
Похмелье ещё не выветрилось, оттого Саня был зол вдвойне. Единственный пока действующий стан в Лукиановой пустыни выдавал явный брак.
– И что тут должно было быть? У вас нить основы не натянута, как на других станках, до предела, вы с пасмы ткёте, поэтому вот эта планка должна прижимать нить основы в момент, когда набилка пробивает уточную нить. Здесь была фетровая прокладка. Где она?
– Где?
– спросил Саня и приготовился вцепиться в бородёнку брату Евстафию, ответственному механику текстильного производства. Тот отшатнулся, начал креститься и бормотать какую-то молитву.
– Ма-алчать я тебя спрашиваю! На божью помощь надеетесь и на святых угодников!? Нет! Вы на авось надеетесь!
С такими же обличающими интонациями, в недалёком будущем, городничий будет вопрошать зал. В голове пульсировало.
– Я чему вас учил? На кого я положил свои вырванные годы?
– скорбно вопрошал Шубин, отчего всем присутствующим становилось стыдно.
Саша устало отвернулся, потёр виски и сказал брату келарю:
– Отец Онуфрий, отлучи его к бениной маме от церкви, ибо он враг рода человеческого. Ему нельзя доверять даже деревянную лопату для разгребания навоза.
Брат келарь недобро посмотрел на братию, толкущуюся у ткацкого стана. Не следовало сомневаться, что санкции вскоре последуют.
– Никитка, - приказал Саня своему старшему ученику, - приклей прокладку, да проследи, чтоб раньше времени не трогали.
Шубин уже безо всякого стеснения таскал
– Завтра, как просохнет, можете начинать работать. С вас рубль тридцать.
Онуфрий взял Саню под локоток и повёл обсуждать расценки за ремонт.
– Я тебя предупреждал, - втолковывал Саня келарю, - что дилетанты вообще гораздо хуже полных неучей, ибо думают, что всё познали и всё умеют. Твоя братия не способна учиться, в силу догматического склада ума. Они могут только тропари да кондаки зубрить. Ладно, я тебя лечить не буду, у тебя своя голова на плечах.
Он слегка разомлел, после двух стаканов церковного вина и горячей ушицы. Утёр испарину с лысины. Прикидывал, что бы ещё такое стрясти с монастыря. Хотя, что из них трясти, с горечью подумал он. Такой же нищий монастырь, как и мы сами. Нищий, как церковная мышь. М-да. Хорошо, хоть за пушку и свинец рассчитались подшипниками, и, частично, зерном.
– Мой тебе совет, потихоньку избавляйся от бестолковых. Растолкай, если есть возможность, по другим монастырям, или как. А набери молодых, энергичных. Кадры, это не я сказал, решают всё.
– Не мочно по государеву указу новых монахов брать, - ответил огорчённый отец Онуфрий.
Надо сказать, что Саня маленько пообтесался в монастырских реалиях, стал немного понимать внутреннюю кухню. Брат келарь, по существу, сейчас заправлял всем монастырём в одиночку. Настоятель, иеромонах Иоасаф, был немощен настолько, что Сашке показалось, что он уже вообще не понимает, на каком свете находится. Брат Иосиф, строитель, был примерно в таком же состоянии. Так что Саня в глубине души надеялся, что отец Онуфрий под шумок начнёт себе кадры подбирать.
– Ты в послушниках людей можешь держать хоть до морковкиного заговенья, никто тебе слова не скажет. Они же не монахи, не? А как кто из братии преставится, так и запишешь послушника под тем же именем. Да и с крестьянами так же можно. У тебя, ты говорил, одна деревенька опустела - так пиши туда беглых, кто прибьётся, под старыми именами. Так потихоньку состав обновишь, глядишь, свои механики появятся. Ладно, это всё басни. Рупь гони, это я из чистого к тебе сострадания. Я бы и бесплатно сделал, но ты меня за тридцать вёрст по пустяковому делу гонял. И вообще, я тебе ещё в том году предлагал, давай заключим договор на обслуживание сложной техники. Не пришлось бы тебе суетиться, доктора вызывать. Я весь день потратил, ты потратил весь день и рубль, кому от этого хорошо? У меня, между прочим, с тех пор, как мельницу чинили, нихрена времени больше не стало.
Отец Онуфрий выдал Сашке рубль мелочью и тяжело вздохнул:
– Нельзя на неправедный путь становиться.
– Да не будь ты таким квадратным. Есть много способов, формально не нарушая предписаний и обычаев, по факту их обходить.
Сане после винца захорошело, он опять готов был любить весь белый свет.
– Ты мне вот что скажи, - спросил брат келарь, - что делать, если нить рвётся?
– Да, серьёзный вопрос. Правильный. Я над ним работаю. Как доработаю, так сразу и скажу. В тот же день.