Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
– Ну вот, а ты говорил, когда я из Бахтино приехал, что у вас с Сашкой никаких изменений нет. Это же вообще! Не пробовал МММ организовать?
– Пробовал один раз, - смутился Ярослав, - ни черта не получается. Как в трясину попадаю, как-то фальшиво всё... какое-то косноязычие нападает, я сразу тупить начинаю со страшной силой, и народ просто шугается. А стоит по реальному делу поговорить, так что откуда берётся. И слова находятся, и красивые аллегории и привлекательные образы. И расстёгивает народ кошельки
– А Апраксина на чём взял?
– Перед последним порогом многие начинают смотреть на вещи иначе, чем при жизни. А он в сильных сомнениях. Жизнь, считай, прожита, богатств накоплено - дай бог каждому, а дальше что? Он, в общем-то, глубоко несчастный одинокий человек. Детей нет, помри - и всё по углам растащат. Положение неопределённое. Они-то, птенцы Петровы, при живом государе делали, что прикажут, а как его не стало, так кто в лес, кто по дрова. Нет, главное, чётких ориентиров, куда плыть. Они, как пишет Ключевский, служили Петру, а не России.
Он это пока не осознаёт, но нутром чует, что дела идут не так, а мысли трезвые, когда появляются, гонит. От страха гонит. Императрица плоха, это уже все понимают, а что дальше будет - не знает никто. Вот я и подыграл ему. Сначала возбудил сомнение и страх, потом обнадёжил, что не всё так плохо. И что к его бронзовому барельефу не зарастёт народная тропа. Тщеславен, что там говорить. Бессмертие в вечности, бессмертие в потомках - слишком сильный соблазн, чтоб ему сопротивляться. А там или ишак сдохнет, или султан помрёт.
Слава тоже не выдержал и выпил бокал вина.
– Хм. Хорошо винцо. Ты, кстати, не в курсе, почему во времена всякой нестабильности и государственных катаклизмов появляется какое-то неимоверное количество кликуш, юродивых, экстрасенсов и парапсихологов с провидцами?
– Не-а. Интересно, а что Саньку досталось? Или он не засёк ещё?
– Не знаю, а у тебя что?
Костя поделился своими наблюдениями.
– Но если с нами так, то и у него что-то должно быть. Если есть - значит это заказной квест, стопудова.
– Яйца бы оторвать тому заказчику. Хоть бы знаки какие это чудо-юдо нам давало, - с сомнением сказал Костя.
– Они есть. Должны быть. Может, ты их не замечаешь, но должны быть. Или же, я только могу предполагать, нам просто не будет удаваться ничего, что противоречит какой-то линии, или пути к какому-то решению. И наоборот, удаваться всё, что согласуется с какими-то условиями.
Костя вспомнил тот мерзкий металлический вкус во рту, когда он было размечтался побегать по Зимнему с дробовиками.
– М-да, пожалуй. Ты давай, работай, классифицируй. Ты же у нас систематик и аналитик, потом обобщим. Хоть какая-то ясность будет. А эта фигня, - Костя мотнул головой в сторону
– Ты со стороны видел, хладным, так, сказать, разумом. А для участников всё, наверняка, было естественно. Тем, кто внутри системы, любая фантасмагория кажется естественной. Похоже, что каждый верит в то, во что хочет верить. Давай, не будем о непознанном. И так голова кругом идёт.
Пришел халдей, вызвал парней с Мышом к старому графу. Судя по всему, деды о чём-то договорились, или что-то, весьма серьёзное, обсудили.
– Константин, подойди, - потребовал Апраксин.
– Отдай мне Степана.
– Не могу, ваше сиятельство. Степан - человек свободный, я ему не хозяин, не родственник и даже не опекун. Как скажет, так и будет.
Фёдору Матвеевичу, видать, концепция свободного человека была не по нутру, отчего он поморщился, но спросил Мыша:
– Хочешь к деду вернуться?
Мыш стоял, потупив глаза, ни дать, ни взять - примернейший мальчонка, на зависть окружающим, надёжа и опора родителей в старости, продолжатель дела всего рода, воспитанный в лучших традициях Домостроя. Апраксин что-то ему говорил, а тот примерно повторял:
– Да, дед. Конечно, дедусь. Как прикажете, дедушка.
Апраксин, казалось, ожил. Такая искренняя радость была в его глазах, вместо былой свинцовой беспросветности.
Приехали в снятый домик. Дед ещё сердился на Константина, всем видом показывая свой неудовольствие. Гремел стульями, бесцельно передвигал стаканы на столе, что-то бурчал. Костя выставил на стол четыре бутылки.
– Вот, с графской кухни, - с виноватым видом сообщил он, - ты прости меня, Ефим Григорич, прекрати дуться. Я ж не со зла, а только знаю о твоём слабом здоровье. Вот и ляпнул.
Дед оттаивал медленно. Только поле третьей кружки соизволил простить Константина.
– Далеко пойдёт твой мальчонка, - неодобрительно заметил он, - однако граф его признал. Не знаю, почему, - и с подозрением посмотрел на Ярослава и Костю, - но признал. Темны воды в облацех. Мне велено молчать было, - он ещё раз свирепо зыркнул на парней, - и вам тоже.
Те отвели глаза и деликатно промолчали.
На следующий день, с утра Костя упылил по делам. Выдумывать новых долгоиграющих ходов, с целью дискредитации Шумахера, было некогда, поэтому рабу божьему Иоганну, библиотекарю, пришлось срочно поскользнуться на обледенелой лестнице и сломать себе шею. Правда, Слава об этом так и не узнал.
Зато дела для Ханссена завертелись со страшной силой. Адмиралтейство, наконец, проснулось, и к обеду прислало нарочного. Ефим Григорич убыл к Брюсу, то ли вспоминать молодость, то ли квасить, что, впрочем, одно и то же.