Трое
Шрифт:
Таким образом, на практике руководитель службы общей разведки в Каире подчинялся либо президенту, либо его довереннному лицу.
Каваш – тот самый араб, который допрашивал Тофика и передал дозиметр Пьеру Боргу, – работал в Департаменте общих расследований, более светской части системы. Он был человеком умным и целостным, но при этом глубоко религиозным. Его крепкая вера, доходящая порой до мистицизма, порождала самые невероятные убеждения. Он принадлежал к той ветви христианства, которая считала, что возвращение евреев в Землю Обетованную предписано Библией и является предвестием конца света. Следовательно, препятствовать возвращению значило
Работа заменяла ему все. Следуя своей вере, Кавашу мало-помалу пришлось свести на нет общение с друзьями, соседями и даже – за некоторым исключением – с семьей. Из личных амбиций осталось лишь желание попасть в рай после смерти. Он вел аскетический образ жизни; единственным земным удовольствием для него стало интеллектуальное превосходство над противником. Каваш во многом походил на Пьера Борга, кроме одного: он был счастливым человеком.
Однако сейчас его тоже беспокоило дело профессора Шульца: пока что в этой игре он терял очки. Проблема заключалась в том, что проект «Каттара» вел Департамент военной разведки. Наконец, после длительного поста и медитации, бессонной ночью Каваш разработал план внедрения.
В Главном управлении разведслужбы, координировавшем оба департамента, работал его троюродный брат Ассам. Каваш был младше его, но отличался куда большей хитростью и сообразительностью.
Жарким днем братья сидели в задней комнате маленькой грязной кофейни на улице Шерифа Паши, пили тепловатый лаймовый кордиал и отгоняли мух, выпуская клубы табачного дыма. Они походили на друг друга – в одинаковых легких костюмах, с тонкими усиками а-ля Насер [17] . С помощью Ассама Каваш намеревался разузнать о Каттаре; для этого он продумал убедительную стратегию поведения, на которую тот должен купиться. Однако дело следовало вести очень тонко и деликатно. Внешне Каваш сохранял обычное хладнокровие, ничем не выдавая внутреннего волнения.
17
Г а м а л ь А б д е л ь Н а с е р – второй президент Египта (1954–1970).
Для начала он выбрал тактику прямолинейности:
– Брат мой, ты знаешь, что происходит в Каттаре?
Красивое лицо Ассама приняло скрытное выражение.
– Если ты не в курсе, я ничем не могу помочь.
Каваш покачал головой.
– Никто и не требует от тебя раскрытия секретов; к тому же я и сам догадываюсь, о чем речь, – солгал он. – Проблема в другом: мне не нравится, что дело ведет Мараджи.
– Почему?
– Я беспокоюсь о твоей карьере.
– Мне нечего волноваться…
– А стоило бы. Имей в виду – Мараджи метит на твое место.
Хозяин кофейни принес блюдо олив и две питы. Каваш молча наблюдал за выражением лица Ассама: от природы закомплексованный, тот явно заглотил наживку.
– Я так понимаю, Мараджи отчитывается непосредственно перед министром?
– У меня есть доступ ко всем документам, – возразил Ассам, оправдываясь.
– Ну, мало ли что он там может шепнуть на личной аудиенции. Сейчас у него очень сильная позиция.
Ассам нахмурился.
– А ты-то откуда узнал об этом деле?
Каваш прислонился к прохладной бетонной стене.
– Один из людей Мараджи сопровождал кое-кого в Каире и засек «хвоста»: им оказался израильский агент
Ассам презрительно фыркнул.
– Мало того, что допустил за собой слежку, так еще и обратился не по адресу. Ну куда это годится!
– Все можно исправить, брат мой.
– Продолжай, – сказал Ассам, почесывая нос рукой, унизанной перстнями.
– Расскажи своему руководству о Тофике. Объясни, что Мараджи, при всех его несомненных талантах, не умеет подбирать людей, поскольку молод и неопытен – по сравнению с тобой, например. Настаивай на том, чтобы тебя назначили ответственным за кадры на проекте «Каттара», и посади туда своего человека.
Ассам кивнул.
– Понимаю.
Каваш почувствовал вкус успеха. Он наклонился ближе и понизил голос:
– Руководство будет тебе признательно за выявление слабого места в деле повышенной секретности, а ты будешь в курсе всего, чем занимается Мараджи.
– Отличный план; сегодня же поговорю с начальником, – сказал Ассам. – Спасибо тебе, брат.
Оставалось добавить еще одну вещь – самую главную, но нужно выбрать правильный момент. Пожалуй, стоит выждать пару минут. Каваш поднялся и сказал:
– Ты всегда был моим покровителем!
Рука об руку они вышли в зной городских улиц.
– Сразу же займусь поиском нужного человека, – сказал Ассам.
– Ах да, кстати, – протянул Каваш, будто бы внезапно вспомнив незначительную деталь. – У меня есть на примете идеальный кандидат: умный, находчивый, осмотрительный – племянник моей покойной жены.
Ассам подозрительно прищурился.
– Значит, он будет обо всем докладывать тебе?
Каваш сделал оскорбленное лицо.
– Нет, ну если я прошу слишком многого… – Он поднял руки, словно сдаваясь.
– Ладно, – уступил Ассам. – Мы ведь всегда помогали друг другу.
Они дошли до угла; здесь их пути расходились.
Каваш с трудом сдерживал ликование.
– Я пошлю его к тебе; вот увидишь, он надежен.
– Быть по сему, – ответил Ассам.
Пьер Борг познакомился с Дикштейном лет двадцать назад. Тогда, в 1948-м, он посчитал, что парень не годится для этой работы, несмотря на выходку с краденым оружием. Тощий, бледный, нескладный, Нат не внушал доверия. Однако приказ спустили сверху, и Боргу пришлось дать ему шанс. Довольно быстро он понял, что мальчик хоть и невзрачен на вид, зато умен как черт. К тому же Дикштейн обладал странной притягательной силой. Кое-кто из женщин в «Моссаде» сходил от него с ума, чего другие – включая Борга – никак не могли понять. Впрочем, сам Дикштейн не выказывал интереса ни в ту, ни в другую сторону; в его досье значилось: «Личная жизнь отсутствует».
С годами он набрался опыта и уверенности в себе; теперь Борг полагался на него больше, чем на любого другого агента. Будь Дикштейн амбициознее, он легко мог бы занять место своего начальника.
И тем не менее Борг не представлял себе, как Дикштейн выполнит задание. Решение, принятое политиками в ходе дебатов, было очередным идиотским компромиссом, от которых страдают рядовые госслужащие: они согласились на кражу урана только при условии, что об этом никто не узнает, по крайней мере в ближайшие годы. Борг возражал: он стоял за отчаянное, лихое пиратство – и к черту последствия! Большинство в кабинете высказалось за более благоразумный вариант, но претворять его в жизнь пришлось людям Борга.