Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»

Рыбин Алексей Викторович

— А «в случае чего» — это в каком смысле? Не пояснишь? В случае, если резать будут? — Алексей улыбнулся. Ему не верилось в правдивость всех питерских сплетен о нью-йоркском метро. Уж очень легко здесь дышалось, очень уж спокойно он себя чувствовал.

— Да никто тебя резать не будет. Что за чушь. Просто черные могут пристать. Ну и сумасшедших много гуляет. Они как раз в основном в метро и живут. Тяжелое наследие правления президента Рейгана.

— Почему?

— Это же он всех тихих сумасшедших из дурдомов повыпускал. С одной стороны — сокращение расходов на содержание, с другой — опять же, права человека. Рейтинг себе поднимал таким образом. Ну они, понятно, из дурдомов все в метро переселились. — Они стояли на грязном перроне подземки,

и Кеша то и дело поглядывал на часы. В отличие от уличного тротуара, платформа была действительно грязной — со следами плевков, окурками, обычная, словно петербургская пригородная, Удельная какая-нибудь или Лаврики. — Ну и безработные тоже… — Кеша переминался с ноги на ногу в нетерпении. — Целые династии там у них. Папа безработный, дед безработным был — и детишки тоже безработные. Живут в тупиках, магнитофоны там у них, телевизоры на батарейках… Принципиальные такие тунеядцы. Во, поезд, — с видимым облегчением сообщил Кеша. — Давай, садись, понял все? Едешь до конца, там Лариска тебя встретит. Вот ее адрес на всякий пожарный. — Кеша сунул Алексею в руку картонную белую визитку. — Позвони мне обязательно, когда придете домой. И не забудь ей подарочек передать.

— Да не забуду, Кеша. Спасибо тебе.

— Да пока не за что, — ухмыльнулся Кеша. — Давай, увидимся. Приезжайте с Лариской ко мне. Только договоримся, когда Ксюхи дома не будет. Она меня ревнует ко всем бабам здешним. — Кеша хмыкнул. — Делать мне больше нечего, как по бабам шляться. Ну пока, турист.

Он проводил взглядом оглядывающегося по сторонам Алексея, видел, как тот, стараясь выглядеть уверенно и независимо, плюхнулся на жесткое сиденье и вытянул ноги. Вагон был почти пуст и ничего угрожающего из себя не представлял. «Вот и славно», — подумал Кеша. Он повернулся, прошел сквозь турникет и спустился на улицу.

Он почти сразу забыл об Алексее — во всех деталях нужно было обдумать завтрашний день. Завтра он мог наконец разбогатеть. Но могли случиться и крупные неприятности, крупные настолько, что Кеша старался не сосредоточиваться на них.

В принципе, он все продумал. Голова у него варила дай Бог каждому — московская школа. Он всегда гордился своей предприимчивостью и в особенности осторожностью. Именно она дала ему возможность разбогатеть в Москве. И здесь, при всей сомнительности нынешнего его бизнеса, подняла доходы до черты, о которой он и мечтать не мог, когда сам, вот так, как Лешка, приехал из аэропорта Кеннеди зеленым эмигрантом. Кеша глубоко вдыхал свежий вечерний воздух — курить он бросил полгода назад и теперь, после месяца мучений, когда не находил себе места, жевал резинку, лузгал семечки, ел без конца, но не мог избавиться от мыслей о сигарете, теперь наслаждался относительной чистотой своих легких, пил воздух большими глотками, как хорошую минеральную воду.

— Кеш?

Он быстро обернулся. Облокотившись спиной о стену, на корточках сидел, растопырив острые коленки, худой, как соломинка, парень. Темная футболка болталась на нем, не скрывая торчащих ребер, узкие белые джинсы были местами серыми от пыли, однако черные кеды выглядели совершенно новыми, словно только что из магазина. Да они, вероятно, и были только что украдены в каком-нибудь супермаркете — паренек явно не был способен хоть что-то купить.

— Кеша, — повторил тот, — не признал?

— A-а, Джонни? Привет, привет. Задумался, знаешь ли, не заметил тебя. Я тороплюсь, извини. — Он повернулся и успел сделать пару шагов, как сидящий у стены знакомый снова окликнул его:

— Кеша, слушай, нехорошо старых друзей забывать. Постой, поговорим.

— Ну, чего тебе?

— Чего-чего. Поболтал бы с земляком, сигареткой бы угостил.

— Я не курю.

— Серьезно? И давно? В Москве-то две пачки в день садил… «Мальборо». Рассказал бы об успехах своих, о трудностях…

— Джонни, у тебя есть дело ко мне? Или нет? Давай короче.

В последнее время они виделись редко. Джонни — мелкий московский фарцовщик, врун и крайне

неприятный тип, женившись на молоденькой американке, уехал в Штаты за два года до четы Гриценко. Анашой Джонни не брезговал и на родине, а на новом месте жительства, впав в какую-то эйфорию, стал, по выражению знакомых, «торчать со страшной силой», переходя постепенно ко все более сильным «мозговым стимуляторам», как он это называл. Джонни опустился, развелся с женой.

Кеша знал, что он связался с местными хулиганами, мелкими пушерами,[2] которым постоянно был должен, с ворами, и старался избегать старого знакомого. Не боялся, нет, просто противен был ему этот тип. Не слабостью своей противен, а наглостью, этим, как Кеша считал, советским хамством, от которого его просто начинало тошнить, панибратством своим.

— Дело? Да, дело. Кеша, дай взаймы десять баксов. Очень надо. Я вот кеды новые купил, потратился… — Джонни ухмыльнулся. — Кушать теперь нечего. Дашь?

Кеша полез в карман, молча вытащил «токин» — сабвейный жетон и протянул его Джонни. Рука его дернулась — он хотел кинуть жетон, но сдержался, однако Джонни заметил это движение. Он мрачно хихикнул, кряхтя, поднялся на ноги и мерзкой своей шатающейся походкой побрел к Кеше, взял у него токин и пристально посмотрел «спонсору» в глаза.

— Спасибо, друг, выручил. Спас. Век не забуду. — Он начал кривляться. — Благодетель! Теперь до Таймс-сквера доеду — там заночую. Спасибо, родной. — Он полез обниматься.

— Пошел ты. — Кеша отпихнул почти невесомое, бездушное тело, воняющее потом и почему-то рыбой, повернулся и пошел прочь.

— Сука, — тихо прошептал Джонни, вертя в пальцах токин. — Вот сука!

«Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел», — вертелось в голове у Алексея, удобно развалившегося на сабвейном сиденье. Ноги, правда, он поджал, когда высоченный худющий негр-оборванец медленно прошел по вагону, тряся перед собой пластмассовым стаканчиком с надписью «Кока-кола». В стаканчике брякали монетки.

Он сидел и ждал. Ждал, когда наконец к нему придет то состояние, в котором он видел себя еще находясь в самолете. Состояние завоевателя. Борца. Разведчика. Кого угодно, но только чтобы не было все вокруг так буднично, эти пейзажи за темным окном — индустриально-питерские, — какие-то трубы, теплоцентрали, кирпичные домишки, черные, утесами выступающие из-за хмурых городских деревьев и неухоженных разросшихся кустов рабочих окраин.

Из множества ситуаций, которые он намоделировал в самолете, ну хоть одна должна же сложиться или хотя бы что-то похожее на нее, но не тут-то было. Казалось, он и не пересекал границу, отделяющую один мир от другого, знакомую реальность от принципиально иной, новой и неведомой. Первое легкое изумление масштабами этого города, непривычной архитектурой прошло после прогулки по неширокой русскоговорящей улице, а сейчас, в привычно громыхающем на стыках рельсов слабоосвещенном вагоне, и вовсе забылось.

Он же ехал сюда за приключениями, а они должны были начаться сразу — как в научно-фантастических романах, с первых шагов по чужой планете, не говоря уже о первой встрече с инопланетянами. А его первый контакт оказался на редкость банальным, словно и не было многочасового перелета над океаном, — Кеша Гриценко почти не изменился, разве что потолстел чуть-чуть. И болтал все так же, как бывало при их нечастых, но веселых и шумных встречах в Москве. Правда, отправил он Алексея чисто по-московски, спровадил с глаз долой, но ведь мало ли что, могут быть дела у человека, а тут русский турист как снег на голову. Вот оно что, поймал наконец Алексей, ухватил, словно маленькую, невидимую глазом занозу, мысль, державшую его в напряжении, не дающую полностью расслабиться. И для русских матерщинников, встретившихся ему в аэропорту, и для Кеши, и для этого вот негра-оборванца в метро Алексей не был явлением из ряда вон выходящим, не был Гостем, Чужим. По большому счету им было на него наплевать, они даже не замечали его. Вернее, замечали, но не больше, чем всех остальных.