Трогательные рождественские рассказы русских писателей
Шрифт:
– Значит, он в сочельник-то уж здесь будет, – соображает бабушка.
– Наверное, будет, – подтверждают воспитанницы.
– Оно и хорошо бы: баня вот будет топиться, с дороги-то в баньку сходить.
Баня, точно, топилась в сочельник, но Саша не мог сходить в нее, потому что еще не приехал. Все мы успели уверить себя, что Саша непременно приедет в сочельник, что не-приезд его в этот день в Кирилловку сильно всех озадачил. Тем не менее все мы легли спать в полной надежде, что, проснувшись завтра, услышим весть, что в ночь гость прибыл. Такой вести никто, однако, не услыхал на следующее утро.
Бабушка, очевидно, была недовольна, почти огорчена тем, что воспитанника ее нет. Это не помешало ей, однако ж, нарядиться в особенно парадное шелковое платье, сшитое, вероятно, еще в первые годы ее замужества. Барышни явились к ней в комнату расфранченные на диво: на них были белые кисейные платья, довольно крепко накрахмаленные; на шее у каждой по голубой шелковой косыночке, и даже – вообразите – здоровые талии их были охвачены голубыми ленточными поясами. Кроме того, у Танечки и Катеньки головы, тщательнейшим образом припомаженные и причесанные, были покрыты шелковыми же пестренькими платочками, подвязанными под подбородком восхитительными бантиками. Как это обстоятельство, так и то, что в комнате бабушки не делалось еще никакого приготовления к чаю, тотчас объяснили мне, что бабушка собирается с двумя старшими воспитанницами к обедне в соседнее село, верст за шесть.
– Отчего же ты не едешь? – спросил я у Оли.
– А мне в возке места не будет; бабушка оттуда привезет к нам погостить Шашеньку.
Я слыхал уже, что Шашенька – подруга и товарка кирилловских барышень, дочь сельского священника и девушка очень веселого нрава, а потому и был как нельзя более доволен, что буду иметь случай познакомиться с нею.
– Возок подан-с, – сказал Давыдыч, появляясь в дверях.
Немедленно на голове бабушки очутился теплый капор, а на плечах лисья шуба; барышни бережно, чтобы не помять прически, покрыли головы толстыми и большими пуховыми платками и оделись в меховые салопчики – и мы все отправились в прихожую, предшествуемые Оленькой с двумя свечами в руках, потому что было еще темно.
Проходя по гостиной и зале, я уже не боялся буки, зная, что утро близко, а утром ему нечего тут делать: меня не испугаешь.
– Смотри, не шали без меня, – сочла нужным сказать мне бабушка, прощаясь со мной в звонкой зале.
Как будто при ней я не шалил по мере сил
и возможности!
– Я за ним смотреть буду! – воскликнула веселая Оля, повертываясь на одной ножке.
– Ох, нянька какая, – заметила, смеясь, бабушка, – за самой-то еще, попрыгушкой, смотреть надобно. Ну, прощайте, прощайте; нечего в переднюю-то ходить!
– Прощай, Оля! Прощай, Миша! – крикнули в один голос Таня и Катя.
– Прощайте, прощайте! – едва успели ответить Оля и я.
Дверь на крыльцо отворилась и, дохнув стужей в прихожую, захлопнулась снова.
– Что же мы будем делать без бабушки? – спросил я у Оленьки, когда, едва поспевая догнать ее, побежал за нею в бабушкину комнату.
– А ничего, – ответила Оля, ставя свечи на стол.
– Да ведь это скучно, – сказал я. – Она еще не скоро воротится.
– Ну, ступай спать!
– Я не хочу спать.
– Ну, так чего же ты хочешь?
– Ничего.
– А ничего, так и сиди себе да жди!
Я сел, и Оленька села.
– А что, Оленька, будем мы гадать сегодня?
– Мы… кто это мы? Ты, что ли?
– Вот ты, Танечка, Катенька, Шашенька… ну,
– А об чем это ты-то станешь гадать?
– Да об чем… я не знаю; об том же, об чем и ты.
– А об чем я буду гадать?
– Не знаю.
– То-то и есть… Об чем тебе гадать? Ты еще не вырос; вот вырасти большой, так и станешь гадать.
– А об чем же ты-то будешь гадать, Оленька?
– Как об чем? Об женихе.
– А разве тебе хочется жениха?
– Ну да, хочется.
– Зачем же?
– А затем, чтобы за него замуж выйти.
– А зачем замуж выйти?
– Чтоб самой хозяйкой быть, чепчик носить.
– На что тебе чепчик, Оленька?.. Ты и без него такая хорошенькая!
Оленька не ответила ни слова, только засмеялась, словно не поверила мне, что она в самом деле хорошенькая; потом, немного погодя, вскочила с места и поцеловала меня в губы своими губками, свежими, как лепестки только что развернувшегося цветка, – и вдруг, как показалось мне, покраснела. За несколько минут до возвращения бабушки Оленька позвала меня к себе в спальню, помазала мне там волосы розовой помадой и причесала их своим собственным гребешком.
Бабушка приехала домой с тремя барышнями.
«Шашенька»… Вам, может быть, это имя не нравится? В таком случае пеняйте на бабушку: это она его сочинила. Шашенька была такая же Танечка, как и старшая воспитанница Алены Михайловны; имечко хорошее, но ведь легко сбиться: и это – Таня, и вот это – Таня… Надо было придумать какое-нибудь отличие – и вот одна Танечка осталась Танечкой, а другую назвали Шашенькой.
С первого взгляда Шашенька показалась мне не очень красивой, но потом я находил и ее хорошенькой девушкой, хотя и не столь хорошенькой, как бабушкины питомицы. Я слишком привык к белым и румяным лицам моих сожительниц, к их русым косам, к их большим открытым глазам, чтоб сразу почувствовать красоту девушки, в которой не было ничего похожего на кирилловских барышень. Шашенька была смуглая брюнетка с лукавым носиком и насмешливыми губами; глаза у нее были черные, небольшие, но яркие и чрезвычайно беглые. Как бойка и полна жизни была физиономия Шашеньки, так и все в этой милой девушке – и слова, и голос, и движения – отличалось энергией.
Первое знакомство мое с нею началось со сцены, которая сперва озадачила меня, а потом чрезвычайно развеселила, и с этой минуты я начал и к Шашеньке чувствовать почти такую же симпатию, как к бабушкиным барышням – за исключением, конечно, Оленьки… О, симпатия моя к этой очаровательной резвушке не может сравниться ни с чем!
– Оленька, Оленька! Здравствуй, душенька! – весело кричала Шашенька, принимаясь почти душить Олю в своих объятиях и без устали целовать ее в лицо, не разбирая, что попадется под ее губки – глазок ли Оленьки, щека ли, лоб ли, носик ли. – Да ты никак выросла, а? А давно ли не видались?
– Полно ты, полно, Шашенька! Что ты это? Совсем меня затормошила.
– Ничего, не бойся, я кусаться не стану. Видишь, я как рада, что увиделась с тобой, – не то что ты…
– Ах, какая ты, Шашенька! Неужто еще я тебе не рада! Грех тебе это говорить.
– Ну, ладно, ладно!.. А это кто? Гость ваш – Алены Михайловны внучек?
– Да.
– Это внучек ваш, Алена Михайловна? – спросила Шашенька у бабушки.
– Да, милая, внучек Миша, Наденькин сынок.
Шашенька подошла ко мне.