Тропа Кайманова

Чехов Анатолий Викторович

— А кто ж у вас прораб? — спросил он.

— Сейчас узнаешь... — Балакеши откинул полу шинели, укрывавшей солдата, спавшего в телеге, крикнул: — Подъем! Кончай ночевать!..

Солдат что-то буркнул, снова стал натягивать шинель на голову.

— Вставай, тебе говорят! Дауган проспишь! Ёшку проспишь!

Солдат тут же сдернул шинель, поднял голову.

— Барат! — радостно воскликнул Яков. — Наконец-то вернулся! — Он спешился, бережно принял в объятия своего верного друга. — Как рука?.. Долго же ты лечился...

— Почти нормально...

Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — Барат встал по стойке «смирно», приложил руку к пилотке. — Прибыл для дальнейшего прохождения службы, откомандирован приказом начальника отряда в помощь Светлане Николаевне строить госпиталь.

— Ну это ли не здорово! А я уж совсем приуныл: мало, думаю, нас тут осталось. Оказывается, сразу вон сколько!.. Где же вы думаете строить?

— Старый стационар у нас всего на десять коек, решили к нему барак пристраивать, — пояснила Светлана, и от Якова не ускользнуло это «у нас».

Тревожное и вместе с тем радостное чувство все больше охватывало его.

— На общем собрании постановили, — с гордостью сказал Балакеши, — чтобы каждый помог, чем может... Какую ночь, Ёшка, не сплю, — признался он, — все думаю, где саман, где доски, где стекло доставать!.. Смотри вон, что на улицах делается: на субботник все поселковые вышли!..

— На это я и рассчитывала, — сказала Светлана. — Сюда вернулась, потому что здесь люди знают меня, всегда помогут...

— Как можешь так говорить? Общее дело! — воскликнул Балакеши. — Не для кого-нибудь, для раненых строим. Смотри, сколько народу идет.

У Якова невольно увлажнились глаза: по центральной улице поселка шли старики, женщины, дети — тащили бревна, доски, узлы. Некоторые катили груженные саманом тележки. Виднелись вьючные и запряженные в повозку ишаки. Все шли в одном направлении — к бывшему сельсовету, с началом войны полностью отведенному под медпункт, а с прибытием на Дауган Светланы — под будущий филиал госпиталя.

Барат, радостно отвечая на приветствия односельчан, забыв о своих обязанностях прораба, уже принялся кому-то помогать: подставив плечо под бревно, потащил его, придерживая здоровой рукой. Его тут же встретила жена Фатиме, вместе они зачем-то полезли на крышу своего дома.

На какую-то минуту Кайманов и Светлана остались одни.

— Какая же ты молодец, что приехала, — негромко, так, чтобы слышала она одна, проговорил Яков.

— Ты еще не знаешь, какая я молодец, — также вполголоса ответила Светлана. — Я ведь не только будущий начмед, но еще и начальник стройки. Сейчас пойдем с Балакеши и Баратом делать разбивку будущих палат...

Яков лихорадочно раздумывал о возможных последствиях такого перемещения Светланы на Дауган. Великое счастье будет видеть ее чуть ли не каждый день, но здесь же рядом, в комендатуре, Оля, Гришатка... Значит, опять начнется, что было раньше? Жизнь, и без того трудная, станет предельно сложной?.. И все-таки как здорово, что Светлана приехала!..

Улыбнувшись обеспокоенному

Якову, Светлана направилась вслед за Балакеши к месту будущей стройки.

Внимание Кайманова привлекли громкие голоса, доносившиеся со стороны подворья, где всю свою долгую жизнь провел старейшина Даугана Али-ага. Старый аксакал, энергично орудуя ломом, разбирал крышу собственного дома. Он освобождал из-под глиняного слоя потолочные арчовые плахи, сбрасывал их на землю. Внизу помогал ему Рамазан, грузил эти плахи на телегу. Работа у них спорилась, оба деловито переговаривались, пыль стояла облаком над домом и телегой.

В эту полную внутреннего согласия музыку труда ворвался пронзительный голос толстой жены аксакала Саодат:

— Это что же ты делаешь с домом? А? Остановись, старый!.. Слезай сейчас же!..

— Не шуми, жена, — продолжая работать, пытался усовестить ее Али-ага. — Не позорь меня и себя перед людьми...

— Это ты позоришь свои седые волосы! Над тобой же весь поселок смеяться будет!.. Слезай, говорю!

Она решительно направилась к лестнице. Рамазан преградил ей путь:

— Тетушка Саодат, нельзя вам туда...

— Как это на свой дом нельзя? Ты что тут указываешь? Иди вон свою крышу разбирай!

— Нашу крышу отец уже разбирает, это же для раненых...

Яков повернул голову и увидел Барата на крыше своего жилища, действительно тоже начинавшего ковырять ее ломом. Мало того, Барат еще и весело перекликался со своей женой Фатиме. И это в ноябре месяце — в ожидании зимы.

— Отец твой тоже с ума сошел! Какой же дом без крыши! — не в силах остановиться, кричала Саодат.

— Ну что ты шумишь, — снова попытался усовестить ее Али-ага. — Я же не всю крышу снимаю, только с одной комнаты. Зачем нам две? В одной теплей будет! Больше друг друга видеть будем, радоваться. А то ты в одной, я — в другой. Дом один, а видимся, только когда чай пьем!

Но Саодат не сдавалась:

— Я и сама хотела одеяло отнести, журналы... Но не дом же отдавать! Люди вон марки несут!..

— Какие марки? Кто?

— Мальчишка Ёшкин!..

Яков оглянулся и увидел подходившую Ольгу с объемистым тюком на плече. Рядом — с альбомами и оконной рамой — шел его двенадцатилетний Гришатка.

Яков ощутил гордое чувство, что Ольга не осталась в стороне от общего дела, приехала в поселок. «А может, только потому и приехала сюда, — мелькнула мысль, — что узнала о Светлане?»

Подойдя к жене, он взял у нее узел, оглядываясь, куда бы его отнести, положил на деревянный топчан во дворе дома Али-ага, сказал:

— Какая ты умница, женушка Олюшка... — Наклонился, ласково потрепал по вихрам Гришатку: — Что у тебя?

— Журналы «Огонек» и марки, те, что три года собирал...

— Так ведь военные письма без марок принимают.

— А это не для писем.

— А зачем же?

— Чтоб смотреть... О разных странах будут думать. Об Африке, например... Может, хоть немного про свои раны забудут...