Тропа Кайманова
Шрифт:
— Это что, ругательство такое, что ли? — обиженно спросил шофер.
— Ну что ты, это по-научному человек, который знает много языков.
— Хм... По-научному, значит, — не сразу поверил Астоян. — Наверное, потому, что в разных детских домах воспитывался, потом у французов и американцев в миссиях был. — Астоян понял, что никаких подвохов не будет, продолжал спокойно рассказывать: — Ну, а когда работать начал, тут, понятно, на советско-иранских дорогах по-всякому научился.
— Вот видишь, — сказал Яков, — меня ведь тоже из-за того, что четыре языка знаю, в погранвойска призвали, сначала переводчиком, потом уж и до замкоменданта дошел.
— А я баранку ни на какие чины не сменяю, хоть режьте меня, хоть стреляйте, хоть в штрафную роту отправляйте. Я и там буду баранку крутить. Шофера везде
— Никто тебя в штрафную и не думает отправлять. На своем месте ты куда больше можешь пригодиться...
Кайманов видел, что Астоян насторожился: что ему собирается поручить этот старший лейтенант-чекист?
— Наверняка ты и у нас, и в Иране все дороги изъездил, — продолжал Яков.
— Это верно, — согласился Астоян, — потому свою работу и люблю, что все время новые места вижу. Она и в мирное время, и в войну все равно одна.
— Ну а отец, мать откуда были? Знаешь что о них?
— Отца и мать не помню. Сказал же вам, вырос в детдоме, в Баку. Слыхали про такой город?
— Слыхал, — серьезно ответил Яков. — Ну а как жил, чем кормился, где специальность получил?
— Из детдома я, как только подрос, убежал: захотелось свободы. Сначала у айсора-сапожника подмастерьем работал, а как восемнадцать исполнилось, окончил курсы шоферов и с тех пор за баранкой. В тридцать седьмом, когда пятьсот тонн кунжутного семени для «Ирансовтранса» перевез, премию тысячу рублей и звание лучшего водителя республики получил.
— Так вот оно что! — радостно воскликнул Кайманов. — А я-то думаю, знакомое лицо, а вспомнить никак не могу, где видел. На портрете, значит, в газете.
— Точно! Портрет в газетах печатали, — подтвердил Астоян.
— Как дело-то было, рассказал бы подробнее.
— Ну как? Очень просто. Было нас четыре водителя. Трое до Ашхабада, как пять тонн нагрузят, так и везут до места. А я только до Даугана — туда-сюда, туда-сюда: срок загранпаспорта кончался, надо было успеть.
— Вижу, ты уж и повоевать успел, — показал Яков на шрам, видневшийся на шее Астояна из-под воротника его расстегнутой гимнастерки.
— А это еще с тридцать третьего года. Мобилизовали в первый стрелковый полк по борьбе с басмачеством, на Серном руднике базировался. Басмачи у нас четырнадцать машин сожгли... Ну а когда в тридцать третьем ликвидировали их, ездил в Иран по переброске «экспорт — импорт». Возили туда листовое железо, сахар, сахарный песок, мануфактуру, проволоку... Железа в Иране мало, проволоку, что борта закручиваешь, и ту оставлять нельзя, тут же унесут. Ну а оттуда — урюк, сабзу, орехи, кожу, овчину, верха на сапоги... Туда еще возили фарфоровые чайники, наши, русские. Они хоть не шибко красивые, зато не разбиваются...
Астоян разговорился, теперь надо было только направлять беседу. Кайманов по опыту знал: стоило затронуть любимое дело — и человек постепенно раскроется.
— Ну а когда в тридцать седьмом торговля с Ираном прекратилась, работал на автобусе здесь, в Ашхабаде.
— А в этой автороте давно ли?
— С первого дня войны... Мне еще командир дивизии вопрос задавал — ездил ли я в Иран?.. Ездил, отвечаю, товарищ генерал. Ну вот, говорит, будешь возить воду в Дауган. Заполнять резервуары. Для дивизии много воды надо будет... Ну я вместо одного рейса по два и по три делал. Там, в десяти километрах от границы, есть местечко, сколько хочешь чистой воды бери, оттуда и возил... А когда перешла дивизия Лучинского в Иран, остановились мы в одном городишке в немецких казармах. Иранские солдаты шмутки под мышки и кричат «ура!». Домой их совсем отпустили!..
Яков решил, что пора перевести разговор в нужное ему русло.
— Ну а как там, в Иране? Что видел, что узнал? Как к нашим относятся?
— А что в Иране? Сейчас полный порядок. Раньше, бывало, и меня мурыжили. Вот как раз когда три дня оставалось до срока загранпаспорта, а мне надо было кунжутное семя вывозить... В Мешхеде останавливают: арбаб [18] говорят, есть телефонограмма, что вы везли иранского пассажира, он у вас упал и попал под колеса... Никакого, конечно, пассажира у меня не было, предлог придумали... Привели в жандармерию, сняли сапоги, ремень, забрали загранпаспорт. Спрашивают, сигар надо?
18
Арбаб — господин (араб.).
Сколько раз Яков убеждался: увидишь человека, вроде ничего особенного он собой не представляет. А почувствуешь в нем живую струнку, разговоришься, и оказывается, что не так-то он прост. Таким, как Астоян, приходится подчас и важные государственные дела решать.
— В Иране все больше бедные: латаные, пыльные... — продолжал Астсян. — Просят, дай хоть один шай, — значит, копейку. Как-то вижу, два курда катают ногами бочку, ссорятся, ругаются. А это какой-то купец подъехал в фаэтоне и стравил... Как-то смотрю, в маленькой лавчонке айсор сидит. Ну, айсоры все хорошие сапожники — из обрезков кожи мяч выкраивает, как апельсиновые дольки. Чего делаешь, спрашиваю. Мяч, говорит, делаю. Богатые в магазине дорогой мяч купят, а я для бедных делаю... Или вот помню, в Баджигеране в столовой духанщик стонет. Заходит курд, а у него на поясе кузнечные щипцы. Посадил духанщика, ка-ак дернет зуб! И кричит: «Дус! Дус!» Соль, значит. Засыпал солью и пошел дальше: может, где народ его позовет, еще выдернет... Если в карты играют, обязательно между делом вшей бьют... Ну, ребята меня предупреждали, чтоб осторожней был, машину осматривал: есть там такие, за премией охотятся — кусок терьяка подбросят, на машине незаметно отметку сделают, по этой отметке в таможне терьяк найдут, премию пополам делят...
— А пилотку зачем духами брызгал?
— Ай, так, для веселья, — широко улыбнувшись, ответил Астоян. — Начальник таможни всю жизнь смотрит на нас, шоферов, как правоверный мусульманин на свинину. Для него каждый шофер — контрабандист. А я с тридцать шестого года член партии. Все ребята сговорились, так и ходим мимо начальника надушенные духами «Коти».
— Ну а духи-то все же где берете?
— Так они в Иране свободно продаются. Бери и душись, только через границу не вози.
— А тебя на слове не поймаешь, отбрехаться умеешь... — Кайманов рассмеялся. Чем больше он разговаривал с Астояном, тем больше ему нравился этот «маленький армянин». Уж поистине мал золотник, да дорог.
— Ну вот что, — сказал Яков. — Голова у тебя работает хорошо, глаз острый, язык подвешен, уши слушать умеют. Давай, брат, будем с тобой нести настоящую пограничную службу... Время, сам понимаешь, военное. Толковые люди нам нужны, тем более такие, которые по нескольку языков знают. Нам очень важно знать имена бандитов, засевших в Каракумах, особенно их главного калтамана, который и на Ташаузской караванной тропе пограбить норовит... Шоферы — народ толковый. Все знают, все видят, все слышат. Друзей у тебя много. Если видишь, что парень с головой и язык умеет за зубами держать, посоветуйся, спроси, может, он где что слыхал, что видел.