Тропа Кайманова
Шрифт:
— Учти, в горах еще и чабаны есть, — сказал Яков. — На полях женщины, дети работают. К ним тоже наведываться надо: люди все видят, все знают. Они здесь — пограничники с малых лет.
— Все это правильно, только вы опять со своей колокольни судите, — возразил Аверьянов. — Потому что вам здесь все просто: вы здешнюю жизнь, как свое родное, изнутри видите. Кто, куда и зачем пошел, спрашивать вам не надо, сами знаете. А мне по нескольку раз, да еще через переводчика, спросить надо.
— Это верно, — неожиданно согласился Кайманов. — Ну что ж, Митя, — назвал он лейтенанта по
— Вот за эти слова вам спасибо... Да... Лейтенант Дзюба звонил вам с КПП, просил передать, пришел Амангельды с важными сообщениями.
— С этого бы и начинал!..
Яков быстро вышел во двор заставы, вскочил в седло, выехал за ворота...
Каждый раз, когда Кайманов проезжал родным Дауганом, сердце его охватывало щемящее чувство безвозвратно уходящего времени, неотвратимо наступающих изменений, особенно разительных в этот жесточайший, унесший сотни тысяч жизней, бесконечно долгий год войны.
В поселке не осталось не то что мужчин, в последнее время не было видно детей и женщин. Все ушли на трудовой фронт. Да и сам поселок с исчезновением караванных троп, верблюдов, ишаков, с наступлением автомобильного транспорта терял свое значение.
Раньше еще за много верст было слышно, как гремят колоколами караваны, поднимаясь по дауганским вилюшкам. Весело было видеть, как выходили они из-за гор, втягивались в долину Даугана.
Яков словно и сейчас видел, как мерно идут верблюды, раскачиваются на их горбах тюки, а на переднем верблюде ковровое покрывало с множеством колокольчиков. Колокол подцеплен и к грузу у последнего. В ноздри каждого вставлен бурундук — палочка: с одной стороны — с набалдашником, с другой — с ременной петлей. Идут верблюды быстро, в такт гремящей музыке ставят в пыль широкие подушки ног.
А впереди каравана в развевающемся по ветру плаще, будто архангел с крыльями, летит на прекрасном ахалтекинце великолепный джигит — караван-баши, самый смелый, самый умный, самый знающий человек! Летом в чалме и белой одежде, зимой в вышитой, расписной шубе мчится он к караван-сараю, чтобы договориться о ночлеге, разместить верблюдов, сохранить товары...
Мальчишкой Яков мечтал стать или главарем контрабандистов, или, что еще лучше, караван-баши. Все его встречают, знакомые кланяются, спешат узнать новости, поговорить, подружиться с караван-баши...
Где они теперь, эти детские мечты?
Правда, с караванщиками у Яшки в том счастливом возрасте отношения были сложные. Урюк и сахарный песок, сушеный виноград и орехи частенько становились добычей юных кочахчи, умеющих так ткнуть самодельным ножичком в тюк с товаром, чтоб и караванщики не заметили и на всю компанию хватило добычи.
Но караванщики иной раз замечали, взыскивали с отцов, отцы наказывали сыновей...
На память Якову стали приходить другие картины, связанные с родными местами. Не потому ли, что полковник заговорил сегодня о переводе его в Лоук-Секир?.. Вот они с Ольгой — оба совсем молодые, ожидающие своего первенца Гришатку, — живут в
Вот и сейчас, пока болел, два месяца не видел ее, но сознание, что Светлана неподалеку, что стоит сесть в машину и приехать в госпиталь — и она будет рядом, близкая, желанная, любимая и любящая, — одно это отодвигало невзгоды, успокаивало его... Уж точно ли любящая? Любила бы, нашла время навестить. Все-таки болел... А может, его и не было вовсе у Светланы, времени-то, столько проходит через ее руки страданий, искалеченных жизней, ежедневно, ежечасно, ежеминутно!.. Да и как навестишь, даже больного, когда Ольга, верная, любящая, при нем, дома... Ее-то за что терзать?!
Яков встряхнулся от дум, неизменно бередивших душу при виде родных гор, родной долины, этих глинобитных домиков поселка, в которых теперь уже обитали другие люди, поднял голову и остановил коня: настолько неожиданным было то, что он увидел.
На въезде в поселок он догнал телегу. Лошадью правил председатель поселкового Совета Балакеши, рядом с ним сидела Светлана в плотно повязанной косынке, в военной гимнастерке с тремя кубиками в петлицах, в синей диагоналевой юбке, хромовых сапожках, ладно сидевших на ногах.
«Что за наваждение?.. Стоило подумать о Светлане — и вот она собственной персоной, словно я своими мыслями вызвал ее...»
Увидев Кайманова, Балакеши остановил телегу, а Яков в первую минуту даже не нашелся, что и сказать, только молча смотрел и смотрел на Светлану, узнавал и не узнавал знакомые черты.
Была она все такой же красивой, но страшная усталость и глубокая печаль смотрели из ее исстрадавшихся глаз.
— Здравствуйте, Светлана Николаевна, — произнес наконец Кайманов.
— Здравствуйте, Яков Григорьевич, — негромко ответила она.
— Тпру-у-у-у! — Балакеши резко натянул вожжи, придерживая лошадь, попытавшуюся было двинуть телегу. — Ай, Ёшка-джан! Вот ты давай поскорей здравствуй, дорогой! — радостно воскликнул он. — А то совсем, как терьякеш, от акрихина желтый стал.
Яков смущенно провел рукой по лицу.
— Да уж, красавец...
Этот его жест заставил улыбнуться Светлану, в глазах ее появились прежние веселые огоньки. Спасибо, выручил Балакеши.
— А я теперь главный помощник нового начальника нового госпиталя, — с гордостью сообщил он.
— Какого начальника?
— А вот начальник! — Балакеши показал на Светлану. — При медпункте госпиталь строить будем! Фи-ли-ал!
Яков вспомнил разговор Светланы с майором медслужбы в Ашхабаде, в административном корпусе парка Махтума-Кули, сам подумал: «Если здесь решено строить тот филиал, о котором говорил майор, значит, Светлана останется на Даугане».
Мысль эта и обрадовала, и встревожила его.