Тропа Селим-хана (сборник)

Дружинин Владимир Николаевич

До сих пор самая мысль явиться ночевать в общежитие или к тете Наталье пугала его, - ведь эти его адреса слишком хорошо известны. Теперь он взвешивает, где все-таки безопаснее, и делает при этом мучительное умственное усилие. Пожалуй, лучше к тете…

Найдут?… Все равно!

13

– Пришел, - тихо говорит Наталья, впуская Чаушева.
– Спит… Ой, будить жалко!

– Не надо пока.

Они улыбаются друг другу - Чаушев и Наталья, когда-то красивая, отчаянно бойкая, теперь расплывшаяся, присмиревшая.

В глазах не огонь молодости, - спокойный свет доброты.

Чаушев доволен. Он рад за Савичева, - нашелся, цел и невредим. Кроме того, Михаил Николаевич испытывает и профессиональную гордость, - гипотеза его начинает оправдываться.

В столовой чисто. Щурится румяная матрешка на чайнике, белеют кружевные покрывала на швейной машине, на полочках с вазочками, на столике под приемником, - шитье самой хозяйки. Портрет механика Кондратовича - скуластого, с лихо закрученными вверх усами. Человек, который был примером честности, сердечного внимания к товарищам.

Чаушев понял сразу, - Наталья и не подозревает, какая беда постигла ее племянника. Здесь, в этой семье, ни на ком не было пятна.

– Спрашивали его?

– Мужчина какой-то… Я ему, как вы велели: «Болен, - говорю, - не встает». Рявкнул по-медвежьи - «ладно!» - и трубку повесил.

– Отлично, - кивнул Чаушев.

– А Валя… Едва вошел, - «Меня, - говорит, - ни для кого нет дома, тетя Наташа. Сказать ничего не могу, - говорит.
– После…» Шатается, вроде и вправду больной. Замучили вы его.

Так и есть! Решила, что он связан с пограничниками. Выполнял какое-нибудь задание. И не удивилась, - ведь Савичев бывает в порту, на пароходах, - со студенческой бригадой грузчиков. Пока все ясно в честной голове Натальи. Это очень, очень тяжелая обязанность - войти вот в такой дом и сказать; близкий вам человек совершил преступление.

Но что делать! Чаушев смотрит на часы. Верно, дома уже дожидается Стецких. Пора будить парня.

– Прочитайте-ка!
– слышит Чаушев.
– Заглянула я, а он спит не на диванчике своем, одетый, а на полу.

Два клочка, разорванная почтовая открытка. «Мы долго, может быть никогда, не увидимся. Я недостоин тебя. Любящий тебя В.»

– Леснова, профессора дочка… Невеста с форсом. Куда ему! Он ведь телочек… И в кармане пусто. Не в свои сани полез, бедняжка.

«Э, да разве в этом только дело!» - хочется сказать Чаушеву. Он отодвинул клочки и молчит. Ему жаль Наталью. Однако надолго ли можно сохранить ее иллюзии, ее чистого, честного Валю! Ну, еще на несколько минут…

Почему он разорвал открытку? Не стало духу проститься с девушкой или понадобились другие, более суровые слова… Людям слабохарактерным свойственно бывает возлагать вину за свои несчастья на других. Оправдывать себя, ссылаясь на условия, на вмешательство со стороны. А Гете, как видно из послания, неведома вторая, темная жизнь юноши. Он никого не допускал туда, - из стыда и страха. Если Гета и виновата, то лишь в том, что не сумела разглядеть…

Ведь она могла бы спасти его! Неплохая девушка - неглупая, прямая, начитанная; но что можно требовать от нее, привыкшей только

пользоваться, брать. Что в основе основ воспитания - труд, коллектив, истина старая, но мы не всегда замечаем все последствия дурного, потребительского воспитания. Бьем тревогу, когда они вступают в противоречие с законом, а Гету судить не за что… Она-то честная! Для себя…

Такой человек всем хорош: как будто и правил не нарушает, и не обижает никого; одно отнято у него, съедено себялюбием, - это способность давать счастье другому, а следовательно, и самому быть по-настоящему счастливым.

Чаушев встал.

В соседней комнате ничком, словно подстреленный в спину, лежал Савичев. Правая рука, давно немытая, почти черная свесилась, и пальцы, касаясь пола, чуть вздрагивали. От ног с продранными носками пахло потом.

Следом за Чаушевым тихо, затаив дыхание, вошла Наталья. Подполковник нагнулся и потрепал всклокоченные волосы спящего.

Валентин перевернулся, вскочил.

– Что?
– он задохнулся, увидев пограничника в форме.
– Вы… Вы за мной… Да, да, все понятно…

Он сел и нелепо выбросил вверх руки, потом поднялся, нетвердо встал, а руки его, ослабевшие от сна, надламывались, словно кто-то рывком тянул их к потолку.

– Я все… все… расскажу…

Он бормотал испуганно, еле внятно, не спуская с Чаушева воспаленных глаз.

Глухой, тяжелый звук заставил Чаушева обернуться. Наташа!… Эх, не предостерег!… Он кинулся к ней, нащупал пульс. Счастье, что упала на ковер. Чаушев обхватил ее за плечи; голова, туго стянутая темной косой с искорками седины, откинулась.

– Какого черта вы стоите!
– крикнул он Савичеву.
– Воды скорей!

Он побрызгал на нее; она пошевелилась. Вдвоем перенесли на диван.

– Ну вот… Уже и в обморок! Эх, Наташа, ну как не совестно! Не арестован твой племянник, успокойся! Не затем я пришел вовсе. У меня и права такого нет - арестовать его. Без ордера разве положено…

Он приговаривал, утешая ее, как девочку. Она не слышала, - но он говорил, чтобы дать исход волнению.

Он повторил все это, когда она очнулась, прибавил, что история с Валентином не ахти какая ужасная, - запутался парень по молодости лет. До тюрьмы дело не дойдет. Во всяком случае, он - Чаушев - позаботится.

– Лежите!
– приказал он ей и увел Валентина в столовую.

– От вас нужна полная откровенность, - заявил Чаушев.
– Учтите, - нас не обманете. Вас видели у гостиницы. Вы сбежали с вещами, а ваш напарник, по кличке Нос, задержан. Вещи вы бросили под свою койку… Верно?

– Да, - выдавил Валентин.

– Не сегодня-завтра вас вызовут, и вам придется дать подробные показания. Все начистоту, ясно?

– Да, да… Клянусь вам!

– Я верю, - просто сказал Чаушев.
– Сейчас у меня несколько вопросов. Во-первых, - вы принимали какие-нибудь сигналы от вожака шайки, от вашего Форда? В субботу ночью, световые, с того берега!