Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
Поначалу это показалось забавным, Манюшка острила и говорила комплименты своей нечаянной подружке, а та, вспыхивая, таяла и все теснее прижимала к своему голубому боку Манюшкину руку. Через некоторое время «потомку древнеримских патрициев» игра надоела, он умолк и частенько стал поглядывать на часы.
— Что-то вы похмурнели, — заметила Лена. — Скучно со мной, да?
— Нет, что вы, — равнодушно отозвалась Манюшка. — Просто нам пора. — Она еще раз взглянула на часы и крикнула: — Захарыч, половина третьего!
Толик, конечно,
— Эх, жисть наша поломатая! От службы не убежишь. Но через часок-полтора можем снова приземлиться здесь.
— Мы будем гулять по этой аллее, — радостно отозвалась Лена и запунцовела. — Нам еще репетировать надо.
После обеда Толик спросил:
— Ну что, пошли?
— Куда? — Манюшка еле сдерживала смех: вот вошел в раж, Дон Жуан, даже забыл, кто она!
— Как куда? К нашим хвыноменам.
— Ого! Уже хвыномены. Так, так… Ну, летной тебе погоды.
— А ты? Бросаешь меня? В боевой обстановке? Товарищ называется.
— В данной обстановке мы с тобой как гусь и свинья — не товарищи. Дарю тебе еще и Ленулю. Скажи ей, что меня посадили на гауптвахту. Пусть не ждет и выходит замуж.
— Н-да-а, — озабоченна нахмурился Захаров. — А мне она будет мешать… Кого ж мобилизнуть на этот вылет?
У калитки Манюшку догнал Матвиенко.
— Вот… от сердца отрываю. — Он протянул ей… томик Некрасова.
— Спасибо. Раз отрываешь от сердца — вдвойне дорогой подарок. Но не печалься — отрываешь ненадолго. У тебя когда день рождения?
— Шестого октября.
— Прекрасно. Шестого октября получишь от меня Некрасова. Точно такого.
Вася наморщил свой квадратный лоб, помялся, покашлял.
— А знаешь, подари лучше что-нибудь другое. Зачем нам два одинаковых тома?
Манюшка даже остановилась — такую несусветную чушь он нес.
— Ты что, собираешься стать вечным спецом? Давай, дело хозяйское. Но на меня не рассчитывай.
— Да я в том смысле… кхе, кхе… Можем же мы и в училище одно попасть? Если постараться…
— А зачем? — пожала плечами Манюшка. — Мы народ военный — куда пошлют, туда и поедем.
— Да… конечно … — потускневшим голосом пробормотал Вася. — Может, погуляем? Погодка-то — как по заказу.
— А уроки? Не хочется идти на «гражданскую казнь» даже из-за такого великого события, как собственный юбилей.
— Тогда давай сперва сделаем уроки. Пошли ко мне, на лужайку. Будем зубрить на свежем воздухе, хоть какое-то облегчение.
Уроков было много, разделались с ними не скоро и вышли гулять, когда солнышко уже плыло на закат. Через весь город прошли до вокзала и сели отдохнуть на скамейку в привокзальном сквере. Вася раскошелился на мороженое.
— Хорошо, черт возьми, быть именинником! — воскликнула Манюшка. — Любимые книги дарят, пироги пекут, мороженым кормят…
Матвиенко не ответил. Когда
— Смотри, Марий, какой роскошный вокзал отгрохали, — нащупал он наконец очередную тему. — Даже есть отдельный зал для офицеров. Вот станем летчиками, приедем в отпуск и — пожалуйста… для нас… А потом выйдем в город и поедем в спецуху…
Хоть и сладостно было мечтать о будущем, практичный Манюшкин ум противился беспочвенным фантазиям.
— Вряд ли мне понадобится в Днепровск.
Архимед сник.
— Ну… в жизни все может быть — попадем в одно училище, потом в одну часть, и я приглашу тебя… как своего однополчанина, скажем, провести отпуск у меня в деревне. Неужели откажешь?
Тут тоже было много «допустим» и «если», и Манюшка только иронически-снисходительно покивала головой — ну, ну, чем бы дитя не тешилось…
Смеркалось. Потянуло прохладным ветерком. В какой-то момент наступила тишина — трамваи не пришли на кольцо, проходящие автобусы где-то задержались, смолкли и другие звуки цивилизации. Слышались только шелест листвы да попискивание птиц.
— Ах, как хорошо! — прошептал Вася. — Прямо невыразимо… Кхе, кхе… Пойдем-ка лимонадика дернем до такому случаю. Только чур — я угощаю.
— Другой бы спорил, а я — пожалуйста.
Попив воды у ларька, они собрались вернуться на свою скамейку, но тут внимание их привлекла черная колонна, выползавшая из улицы Петровского на привокзальную площадь. Плыла незнакомая песня на чужом языке. Манюшка и Вася подошли поближе. Люди в колонне одеты были кто во что: в спецовки, вязанки, пиджаки, русские военные гимнастерки и немецкие мундиры без знаков различия.
— Немцы, — сказал Вася. — Пленные.
Молодые, средних лет и совсем пожилые, они шли неторопливым «цивильным» шагом, не в ногу, и пели нестроевую грустную песню. Лица у большинства были хмурые, сосредоточенные. Один — низенький, в ватных брюках военного образца и в истрепанном немецком мундире, с каким-то странным сооружением на голове, напоминающим чалму с козырьком, повернул к ребятам горбоносое, побитое оспой лицо и поделился:
— Нах хаузе. До-мой.
— Скатертью дорога, — махнула рукой Манюшка.
Немец закивал, благодаря, а она повернулась и пошла прочь. Ей стало так, будто ее отколотили, а потом, затаив насмешку, извинились и ушли восвояси. Матвиенко, догнав ее, сказал, словно продолжая спор:
— Кое-что они поняли все же…
— Может, и поняли, — глухо отозвалась она. — Но они… хорошо порезвились тут у нас, поразбойничали… в меня вот только случайно промахнулись… А теперь едут домой, к своим киндерам и фрау… Я им никогда не прощу! — сквозь стиснутые зубы сорвавшимся голосом выдохнула она.