Тропинка в небо(Повесть)

Зуев Владимир Матвеевич

Поначалу это показалось забавным, Манюшка острила и говорила комплименты своей нечаянной подружке, а та, вспыхивая, таяла и все теснее прижимала к своему голубому боку Манюшкину руку. Через некоторое время «потомку древнеримских патрициев» игра надоела, он умолк и частенько стал поглядывать на часы.

— Что-то вы похмурнели, — заметила Лена. — Скучно со мной, да?

— Нет, что вы, — равнодушно отозвалась Манюшка. — Просто нам пора. — Она еще раз взглянула на часы и крикнула: — Захарыч, половина третьего!

Толик, конечно,

моментально сообразил — скоро обед. Упаси бог опоздать! Сбавив шаг, они с Верой подождали, пока подойдет вторая пара.

— Эх, жисть наша поломатая! От службы не убежишь. Но через часок-полтора можем снова приземлиться здесь.

— Мы будем гулять по этой аллее, — радостно отозвалась Лена и запунцовела. — Нам еще репетировать надо.

После обеда Толик спросил:

— Ну что, пошли?

— Куда? — Манюшка еле сдерживала смех: вот вошел в раж, Дон Жуан, даже забыл, кто она!

— Как куда? К нашим хвыноменам.

— Ого! Уже хвыномены. Так, так… Ну, летной тебе погоды.

— А ты? Бросаешь меня? В боевой обстановке? Товарищ называется.

— В данной обстановке мы с тобой как гусь и свинья — не товарищи. Дарю тебе еще и Ленулю. Скажи ей, что меня посадили на гауптвахту. Пусть не ждет и выходит замуж.

— Н-да-а, — озабоченна нахмурился Захаров. — А мне она будет мешать… Кого ж мобилизнуть на этот вылет?

У калитки Манюшку догнал Матвиенко.

— Вот… от сердца отрываю. — Он протянул ей… томик Некрасова.

— Спасибо. Раз отрываешь от сердца — вдвойне дорогой подарок. Но не печалься — отрываешь ненадолго. У тебя когда день рождения?

— Шестого октября.

— Прекрасно. Шестого октября получишь от меня Некрасова. Точно такого.

Вася наморщил свой квадратный лоб, помялся, покашлял.

— А знаешь, подари лучше что-нибудь другое. Зачем нам два одинаковых тома?

Манюшка даже остановилась — такую несусветную чушь он нес.

— Ты что, собираешься стать вечным спецом? Давай, дело хозяйское. Но на меня не рассчитывай.

— Да я в том смысле… кхе, кхе… Можем же мы и в училище одно попасть? Если постараться…

— А зачем? — пожала плечами Манюшка. — Мы народ военный — куда пошлют, туда и поедем.

— Да… конечно … — потускневшим голосом пробормотал Вася. — Может, погуляем? Погодка-то — как по заказу.

— А уроки? Не хочется идти на «гражданскую казнь» даже из-за такого великого события, как собственный юбилей.

— Тогда давай сперва сделаем уроки. Пошли ко мне, на лужайку. Будем зубрить на свежем воздухе, хоть какое-то облегчение.

Уроков было много, разделались с ними не скоро и вышли гулять, когда солнышко уже плыло на закат. Через весь город прошли до вокзала и сели отдохнуть на скамейку в привокзальном сквере. Вася раскошелился на мороженое.

— Хорошо, черт возьми, быть именинником! — воскликнула Манюшка. — Любимые книги дарят, пироги пекут, мороженым кормят…

Матвиенко не ответил. Когда

шли по городу, он преимущественно молчал и чувствовалось, что мучится этим молчанием. Время от времени начинал о чем-нибудь, и Манюшка, желая ему помочь, подхватывала, но Архимед быстро выдыхался; что-то мешало ему, сковывало.

— Смотри, Марий, какой роскошный вокзал отгрохали, — нащупал он наконец очередную тему. — Даже есть отдельный зал для офицеров. Вот станем летчиками, приедем в отпуск и — пожалуйста… для нас… А потом выйдем в город и поедем в спецуху…

Хоть и сладостно было мечтать о будущем, практичный Манюшкин ум противился беспочвенным фантазиям.

— Вряд ли мне понадобится в Днепровск.

Архимед сник.

— Ну… в жизни все может быть — попадем в одно училище, потом в одну часть, и я приглашу тебя… как своего однополчанина, скажем, провести отпуск у меня в деревне. Неужели откажешь?

Тут тоже было много «допустим» и «если», и Манюшка только иронически-снисходительно покивала головой — ну, ну, чем бы дитя не тешилось…

Смеркалось. Потянуло прохладным ветерком. В какой-то момент наступила тишина — трамваи не пришли на кольцо, проходящие автобусы где-то задержались, смолкли и другие звуки цивилизации. Слышались только шелест листвы да попискивание птиц.

— Ах, как хорошо! — прошептал Вася. — Прямо невыразимо… Кхе, кхе… Пойдем-ка лимонадика дернем до такому случаю. Только чур — я угощаю.

— Другой бы спорил, а я — пожалуйста.

Попив воды у ларька, они собрались вернуться на свою скамейку, но тут внимание их привлекла черная колонна, выползавшая из улицы Петровского на привокзальную площадь. Плыла незнакомая песня на чужом языке. Манюшка и Вася подошли поближе. Люди в колонне одеты были кто во что: в спецовки, вязанки, пиджаки, русские военные гимнастерки и немецкие мундиры без знаков различия.

— Немцы, — сказал Вася. — Пленные.

Молодые, средних лет и совсем пожилые, они шли неторопливым «цивильным» шагом, не в ногу, и пели нестроевую грустную песню. Лица у большинства были хмурые, сосредоточенные. Один — низенький, в ватных брюках военного образца и в истрепанном немецком мундире, с каким-то странным сооружением на голове, напоминающим чалму с козырьком, повернул к ребятам горбоносое, побитое оспой лицо и поделился:

— Нах хаузе. До-мой.

— Скатертью дорога, — махнула рукой Манюшка.

Немец закивал, благодаря, а она повернулась и пошла прочь. Ей стало так, будто ее отколотили, а потом, затаив насмешку, извинились и ушли восвояси. Матвиенко, догнав ее, сказал, словно продолжая спор:

— Кое-что они поняли все же…

— Может, и поняли, — глухо отозвалась она. — Но они… хорошо порезвились тут у нас, поразбойничали… в меня вот только случайно промахнулись… А теперь едут домой, к своим киндерам и фрау… Я им никогда не прощу! — сквозь стиснутые зубы сорвавшимся голосом выдохнула она.