Тропинки в волшебный мир

Подгорнов Василий Михайлович

— Ладно шуметь, старина, — вмешался пожилой тракторист Михаил Жомков. — Три трактора уже колхозные. Коль не доверяешь, так выбирай три любых и тащи к своему двору.

— Выбирай! — усмехнулся дед. — Если бы это лошади, так выбрал без промашки бы, не хуже цыгана, а тут им в нутро смотреть надо. Снаружу-то они и хороши, а, может, нутро у них все сношено, как мои портки. Тут спеца надо приглашать.

— А мы-то, по-твоему, не спецы, что ли?

— Спецы вы, конечно, хорошие, только ведь опять мтесовские, наш интерес держать не станете.

— Ха-ха-ха! —

взорвалось над площадью.

«Опять старый хрыч расспорился, — подъезжая к площади, подумал Митька, — политик тоже…»

Из толпы вынырнул чумазый длинноногий Андрей и, сняв с головы замасленную ушанку, весело помахал:

— Привет, Митя!

— Здорово, Андрей! — довольный встречей поздоровался Митька, хотя не виделись друг с другом только с прошлой субботы.

— Привет труженику молочной фермы, неутомимому выгребальщику навоза! — с ехидцей поздоровался подошедший Ванька Крюков. Ванька только этой зимой окончил курсы трактористов, впервые сел за трактор и, от природы гордый, задирал теперь нос выше колокольни.

«— Здравствуй, Ваня! — будто не заметив насмешки, ответил на приветствие Митька и, хлопнув себя по голенищу витым ременным кнутом, спросил: — Отремонтировались?

— Как часы! Теперь зарядим на все лето без единой остановочки. Слышал, как твой дед расшумелся? За колхозные трактору болеет.

— Болеет, — усмехнулся Митька…» — Оба вы с ним патриоты! Ты зарядишь на все лето без остановочки, он болеет — герои…

— А ты что, сомневаешься? — ощерился Крюков.

— Да нет, зачем же. Только за машину никогда ручаться нельзя. Ты так думаешь, а она возьми да сломайся.

— Чего хорошего, а этого сколько хочешь, — вмешался Андрей.

— Это смотря у кого, — не сдавался Крюков. — Только я за свой трактор ручаюсь.

— Ручаться можно только за печку да за мерина. Печку не уведут, а мерин не кобыла, — отрезал Андрей.

Крюков ушел, даже не простясь, все так же высокомерно улыбаясь, словно любуясь собой.

— Закури-ка вот пшеничных, — не зная чем угодить другу, предложил Андрей, вынимая из внутреннего кармана стеганки измятую пачку папирос. — Давно небось не пробовал таких?

— Давно! — чистосердечно признался Митька, неумело разминая мозолистыми пальцами хрупкую папиросу. — Однако самосад все же лучше.

— Знамо дело, — согласился Андрей. — Это так, для фасона. Подошел дед Яков и, опершись на батог, уставился на Митьку, будто впервые видит его.

— Горюн ты, Митька, как есть. Не зря тебя так зовут. Видно, так на всю жизнь горюном и останешься, — бесцеремонно с укоризной проговорил он. — Посмотри, какие жеребцы стоят! Посылал тебя, дьявола, учиться — не пошел, прогонял всю зиму зайцев и думаешь — гоже? Навоз возить да за зайцами бегать нехитро. Глядишь, человеком был бы, спецом по машинному делу.

Отца у Митьки не было: погиб на войне. Жил он на отшибе села вдвоем с матерью, и дед Ухватов, единственный на селе близкий родственник, считал себя по отношению к Митьке отцом, дело и не в дело на каждом шагу цоучал его, порой надоедая, как горькая редька.

Любил

Митька охоту и рыбалку. В селе же никто этим не занимался, насмехались над охотниками, считая их пустыми людьми. Поэтому и на Митьку многие махнули рукой, как на человека непутевого, легкодумного. Такого же мнения был о Митьке и дед Яков, хотя человека непутевее самого дела Якова во всем белом свете вряд ли сыщешь. Всю жизнь старик прожил безалаберно. В молодости пьянствовал, играл в карты, проигрываясь до последних порток, и только в старости немного образумился.

Выслушав упрек старика, Митька опустил глаза, покраснел, будто и в самом деле в чем-то провинился».

Вступился Андрей.

Надо, дедушка, кому-нибудь и на лошадке работать, не всем трактористами быть.

— Ты говорун известный, — явно обиделся дед Яков, — и отец у тебя насчет сладкой жизни поболтать любит. Только сам-то, небось, навоз не возишь, на трактор сел.

— Дело не в навозе. Навоз и на тракторах теперь возят. А Митьке недолго и трактористом быть. Два года он со мной плугарем работал, нынче третье лето пойдет. Он и так трактор знает не хуже любого тракториста.

— Знает, нет ли, а без нужного документу какая ему вера? Я тоже много чего знаю, а документу нет. По всей статье мне бы сейчас в председателях аль на худой конец в бригадирах ходить, а кто выберет, коль у меня никакой грамотки нет? А ведь и расписаться могу, не только чего там другое. Так и Митька. Кто ему без нужной бумаги трактор доверит? Хоть и колхозные они теперь, а без грамотки и колхоз машину не даст.

— Получит еще и документ, невелико дело. Была бы охота.

— Вот то-то, что охота, а у него вся охота зайцев гонять. Есть в этом прок, я тебя спрошу?

Дед ушел, не простясь, как и не поздоровавшись, что-то ворча себе под нос.

— Сам, старый, за шестьдесят лет, черена к топору сделать не может, а еще упрекает. Верно, бабка Авдотья на четвертинку не дала, вот и мечет, — уже трогая мерина, определил Митька.

— Наверное, — согласился Андрей и рассмеялся. Старик услыхал смех и, обернувшись, показал приятелям батог. Срывая злобу, Митька ни с того ни с сего стеганул с плеча своим витым кнутом по крутому крупу ни в чем не повинной лошади. Испугавшись, мерин с места рванул аллюром, выбросив из-под копыт прямо в лицо Митьки ошметки талого снега. Митька едва устоял в санях.

— Ну, Андрей, заходи вечерком, покалякаем, — уже издали крикнул он.

У конюшен, рассевшись на старой, без колес, бестарке, курили, жмурясь от солнца, конюх Демьян, пожилой, степенный мужчина саженного роста, с русой седеющей бородой, шорник Андрей Святой в засаленном полушубке и колхозный пастух Федька Манин, Митькин ровесник, длинноногий, веснушчатый парень. Мужики о чем-то мирно беседовали.

Митька видел, как напротив конюшен у коровника его мать Татьяна Яковлевна в больших кирзовых сапогах и старом ватнике загоняла коров. Коровы неохотно шли в темную пасть раскрытой двери, и Татьяна Яковлевна, размахивая хворостинкой, понукала их.