Тропинки в волшебный мир
Шрифт:
Первым рассмеялся Семен Золотов.
— И не моргнет ведь, дьявол, — сквозь смех говорил он. — Поведет! Да твой дед не сродни ли барону Мюнхаузену был?
— Барону? — серьезно переспросил Святой. — Это вы, может, с баронами знались, а у нас в роду никто контрой не занимался. Не то чтоб с баронами там да князьями, с сельским попом сроду дружбы не водили.
— А может, поп с вами не водил? — переспросил туговатый на ухо дед Ухватов.
— И не водил! — еще раз повторил Мишка, явно обидевшись.
— Чудно! — ухмыльнулся дед. — В старину вроде
Снова веселый смех вспыхнул над станом. Тут только до Мишки дошло, к чему гнул дед Ухватов. Он махнул на старика рукой и стал проситься у охотников взять его с собой.
— Возьмите, братцы, — уговаривал он. — Всю ночь буду жарник вам палить. Обождите с полчасика, только домой сбегаю за фуфайкой, а то, на час, холодно ночью-то будет.
Получил Мишка свое безобидное прозвище по наследству от отца. Случилось это лет двенадцать назад, сразу же после окончания войны. Вернулся Мишкин отец — Андрей Степанович Новиков — из армии. Принес с собой из далекой неметчины две честно заслуженные бронзовые медали и невесть почему полюбившееся ему слово «уже». Колхозники заметили все эти новинки в первый же день по его приходе. Да и нельзя было всего этого не заметить. Медали, начищенные до солнечного блеска, резали глаза, а слово «уже» он вставлял везде, где надо, а больше, где не нужно.
И вот его, совершенно безграмотного, по какой-то горькой ошибке или недоразумению вдруг выбрали на сессии председателем сельского Совета, хотя по характеру своему и развитию Андрей Степанович не годился и в бригадиры. Ошибка у сельчан произошла и потому, что мало было в ту пору в селе дельных мужчин. Многие из молодежи еще не демобилизовались из армии, другие навсегда остались на полях сражений. «Как ни то — фронтовик, — думали сельчане, — до самого Берлина дошел, повидал белый свет и ума, наверное, набрался, выдюжит».
Месяца два Андрей Степанович, очень довольный своим назначением, доверием села, обязанности свои вел исправно, а потом то ли от гордости, то ли от понимания своей полной беспомощности на данном посту запил беспробудно.
От природы не говорун, теперь по долгу службы он выступал на всех собраниях. Говорил он с большим трудом, словно вез в гору груженую телегу. Молол невесть что, и невозможно было вообще понять, что и к чему он говорит. Обычно на середине своей «речи» Андрей Степанович вконец сбивался с толку и сам не знал, о чем дальше говорить — за здравие или за упокой.
В таких случаях он, помолчав несколько минут для приличия и чтоб все же не уронить свою честь перед народом, вдруг изо всей силы грохал кулаком по столу так, что высоко подпрыгивал графин с водой, и выкрикивал:
— Да здравствует уже Советская власть — и уже все тут! Этими словами он обычно заканчивал всякое свое выступление под гомерический хохот сельчан.
Как-то колхозный счетовод Саша Ременников, весельчак и балагур, видя, что председатель сельсовета — набитая тупица и в политике ни в зуб ногой, видимо, в шутку спросил его:
— Скажите, Андрей Степанович, какие должности
Новиков встал, подошел к столу, и, уставив куда-то в потолок взгляд, долго думал, силясь что-то вспомнить. На лбу у него от умственного напряжения даже выступила испарина. Вдруг, как и на собраниях, он, грохнув кулаком по столу, сказал:
— Голова всему — и уже все тут! Чего спрашивать, каждому известно! Только я уже не ко всему государству приставлен, ко всей Советской власти, а я уже только к одному селу…
Все вокруг задохнулись от хохота.
Андрей Степанович, видимо, понял, что смех этот недобрый, и, когда расходились по домам, он остановил в сенях Ременникова:
— Ты чего это, Саша, шутки устраиваешь? — строго спросил он Ременникова.
— Как так? — не понял Ременников.
— А вот уже так. Какой черт дернул тебя спросить меня об этом самом? Разве тут учителей мало было? Любой бы тебе сразу ответил, на то они и учителя, им и делать-то больше нечего, а то уже дошло до чего. Уже самого председателя пустяковыми вопросами донимать, будто я только об этом и думаю. Не хорошо это, Сашок, учти!
Днем Андрей Степанович в сельсовете почти не бывал. Он или где-нибудь пьянствовал, или отлеживался дома в глубоком похмелье. Люди, кому очень нужно было что-нибудь подписать, шли к нему на дом. Если председатель спал, бесцеремонно будили. Подписывал все бумаги Андрей Степанович прямо на полу, не вставая, что подписывал — не читал, да от головной боли и не мог читать. С трудом подписав бумажку, он вынимал из-под подушки насквозь пропитанный фиолетовыми чернилами кисет с печатью, и, подавая его пришедшему, просил:
— Ляпни сам, сил нет подняться, болею… Некоторым, особенно плутам, это нравилось.
— «Святой» человек наш председатель, — хвалили многие. — Любую бумагу, не читая, подпишет.
Собственно, на этих «подписях не читая» и погорел вскоре «святой» председатель. Какая-то умная голова подсунула пьяному на подпись бумажку такого содержания: «Я, Андрейка Святой, председатель Мокрокустинского сельского Совета, горький пьяница, круглый дурак и вообще осел. В чем и расписуюсь».
Бумажка эта, увенчанная лиловой печатью, была послана куда надо, а через неделю Святого вызвали в район, где он из рук в руки передал председателю райисполкома в прочерниленном кисете свою власть на селе.
Председателем избрали Ивана Петрова, молодого разворотливого парня, недавно пришедшего из армии, а Святого перевели в завхозы, но он и там не справился и через месяц добровольно перешел шорником на конюшню, где работает и по сей день.
Так появились в селе Святые — Шорник Андрей Степанович, а по нему и сын Мишка.
Школу Мишка бросил, не окончив и пяти классов. Днем через пень-колоду работал в колхозе, а по ночам ходил по селу с охрипшей гармошкой да горланил похабные песни».
Когда последний раз пришел Мишка из школы и, бросив под кровать сумку с книгами, заявил отцу, что в школу он больше не пойдет, Андрей Степанович, почесав затылок, сказал: