Тропинки в волшебный мир

Подгорнов Василий Михайлович

То, что нож дельный, Володя и сам видел. В голове не укладывалось только одно: неужели такой смирный дед, сумевший сжиться даже с пчелами, смог когда-то проявить доблесть?

— Дедушка, а за что он тебе подарил ножик-то, а? — не вытерпел Володя.

— Знамо за что, — сказал он, — за плохие дела подарков не дают. Так-то!

— Дедушка, а ты что не работаешь им, бережешь-то куда? — поинтересовался Володя.

— Куда берегу, говоришь? Тебе! Куда же больше? С собой не возьму. Вот придет срок, выну и скажу: «На, дорогой внук, пользуйся да не забывай деда Дениса!»

— Ну? —

у Володи от волнения и радости перехватило даже дыхание. — Дедушка, а когда этот срок придет, а? — спросил он и, будто испугавшись своих слов, замер. Володе вдруг показалось, что перед ним какая-то райская птица из сказки, за которой он охотился всю жизнь, и сейчас одно неловкое движение может погубить все дело.

И дед спугнул райскую птицу.

— Вот когда подрастешь немного. Пока рано тебе давать, беречь еще не умеешь…

Володя этого и ожидал.

— Дедушка, миленький, а нельзя ли сейчас, а? Я его никогда не потеряю! — взмолился он.

Но просить было бесполезно.

— Сейчас? Ни-ни! — нахмурился дед и все так же неторопливо спрятал подарок на место.

С тех пор и зачастил Володя на пасеку. Чуть подвернется свободное время, сейчас на лыжи и — пошел…

Ждать оказалось делом, пожалуй, последним из никудышных. Ну хотя бы дед сказал, на сколько там подрасти: на метр, больше ли. Тогда Володя хотя бы видел конец своим мучениям. А то — подрастешь. Очень уж растяжимо. Нет, так ждать было невозможно. Володя не раз уж намекал деду, что пора подарить нож, сколько же можно расти? Но дед отмалчивался. Видно, жаль ему было расставаться с таким подарком.

А Володе, как на грех, очень уж захотелось показать его в школе товарищам, так захотелось, что и сказать нельзя. Но у деда разве выпросишь?

Это желание дошло у Володи до того, что он решил пойти на хитрость. Однажды, придя на пасеку, он сказал деду тоном, не допускающим никакого сомнения:

— Дедка, а я рассказал о подарке Ивану Кузьмичу, учителю нашему по истории. Ты ведь его знаешь? Так он очень даже заинтересовался и просил передать тебе, чтобы ты прислал ему посмотреть. А у нас разговор зашел о Буденном, ну я и сказал.

Хотя это и походило на правду, но дед знал, что Володя обманывает его. В молодости дед иногда и сам так делал. Был даже случай, немного похожий на этот, но до сих пор Денис не осудил себя, находил это в некоторой степени закономерным. Поэтому не осудил и внука. «Пусть порадуется, — решил он, — все равно вернет!»

Дед сильно любил своего внука, и больше всего за то, что Володя очень уж походил на него. Такие же русые, почти белые волосы, голубые выразительные глаза, немного вздернутый веснушчатый нос. Та же завидная бодрость, которую Денис не утерял и сейчас. На других внучат дед смотрел просто как на продолжателей своего рода, а Володя — это другое. В Володе дед видел как бы продолжение самого себя.

— Иван Кузьмич, говоришь? — Дед для видимости насупил брови. — Ладно, раз такое дело, то возьми. Только чтоб без обману, а завтра принесешь…

Утром весть о подарке самого Буденного разнеслась по школе с быстротой молнии, а Володя, герой дня, красный от возбуждения и радости, ходил по классам, как именинник.

Ножичек

понравился всем. Даже Костя Кузьмин, сын колхозного председателя, мальчик серьезный и совершенно равнодушный к таким заманчивым вещам, как «вечные» ручки-самописки, и тот, увидев такой ножичек, языком прищелкнул:

— Вот это я понимаю!

Иван Кузьмич, конечно, не просил Володю принести посмотреть подарок, но, чтоб не оказаться в неловком положении перед дедом, Володя показал и ему.

Впервые Володя ехал в этот день на пасеку с большой неохотой. Ведь с таким чудесным перочинным ножичком предстояло расстаться надолго, может, и навсегда. Володя, конечно, не знал, что срок, о котором говорил ему дед, скоро придет, и дело тут окажется вовсе не в росте, а совсем, совсем в другом.

Наступила весна. С теплого угла подул ласковый влажный ветер, Дольше обычного стало задерживаться на небе и солнышко. Вокруг деревьев снег уже обтаял до самой земли, и они стояли теперь как в воронках, наполовину залитых водой. Снег пожелтел, сделался рыхлым, ноздристым, как пена. Целыми днями на деревьях кричали грачи. В лесу стало пестро. Зацвел орешник, по лесным прогалинам выбросил голубые и белые головки подснежник. В Волчем логу золотыми огоньками замигали глазки мать-и-мачехи.

Весна пришла ранняя, но буйная, хмельная. Пришла прочно, по-настоящему. Она по-хозяйски прошлась по полям и лесам, дохнула полной грудью и за одну неделю согнала снега, разрушила дороги и по всей округе распустила веселые, звонкие ручьи.

В школе начались весенние каникулы, и Володя на всю ростепель ушел на пасеку.

Дед теперь усердно готовился к выставке. Поправил колышки, сделал носилки и в день раз по пяти ходил в омшаник проверять пчел.

Пчелы тоже почувствовали весну и сильно волновались. В омшанике стало излишне тепло, и это очень беспокоило деда. Наступила самая опасная пора. Малейший недогляд мог губительно сказаться на пчелах. На ночь дед открывал в омшанике все продухи и двери, чтобы хоть немного охладить там воздух.

На пасеке сошел весь снег. Дед установил весы для контрольного улья, устроил поилку и ждал теперь только первого теплого, безветренного дня, чтобы выставить пчел на летние места. Но дни все еще стояли серенькие, с мелкими дождями по утрам и густыми туманами к вечеру.

В один из таких сумрачных вечеров дед, как обычно, поужинав, закурил и, надев на босу ногу галоши, пошел в омшаник открыть двери. Вернулся вскоре чем-то очень взволнованный и растерявшийся.

— Володя, милый, беда, — крикнул он еще с порога, — где мои резиновые сапоги? Скорее одевайся, в омшанике вода!

Ничего не понимая, Володя подал сапоги и, набросив пальто, выбежал вслед за дедом.

Вода, черная, как деготь, залив в омшанике весь пол, вышла в тамбур. Внешне она стояла спокойно, не бурлила и не пенилась, словно застыла на одном месте. Но в этом ледяном спокойствии ее было что-то зловещее: она медленно, медленно, еле заметно подбиралась к стеллажам, на которых стояли ульи.

— Откуда же она? Сроду ведь этого не было. Ах ты, беда-то какая!

Дед, сгорбившись больше обычного, будто крадучись, пошлепал по воде в глубь омшаника.