Тропой легенды
Шрифт:
Ина сделала к нему один шаг, второй, но опомнилась прежде, чем Федя удержал ее.
— Удар лопаты пришелся вкось, не опасно, — обернулся к девочке Зарубин. — Где Самойлов?
— Угнал мою машину! — заголосил Виктор. — Приехали мы сюда ночью. Изрыли все, ничего не нашли. Плана-то у нас уже ведь не было, по памяти искали… Это самое «ЗМ» — золотое место… Васька страшно рассвирепел. А я уж с этим путешествием задолжал ему… Тогда он сел в машину. Я бросился следом. Васька остановился и трахнул меня… И в канаву.
— Куда он уехал?
— К Подельску, кажется…
На зарубинском
— Быстро в коляску! — распорядился Сашко. — Товарищ Миша, в городе зайди в райсовет насчет обелиска и могилы…
— Не хочу умирать! — всполошился Виктор.
— Дурак, — отвернулась Ина и пошла к хутору.
Федя поравнялся с ней, взял за руку. Вскоре их догнали ребята.
К вечеру Коля и Зарубин вернулись из Подельска с шумом — на «Победе» Ильи Львовича. Самойлова задержали, а машину, брошенную им около города, районное отделение милиции передало экспедиционному отряду для перегона до Москвы.
ДРАГОЦЕННАЯ РЕЛИКВИЯ
Туман медленно заползал в низины, нависал над грядами скалистых возвышенностей, закрывая Медоборы. На спусках к полям задержали свой бег кудрявые ореховые поросли, похожие сейчас на притаившиеся вражеские секреты. Навстречу им скакали в длиннополых шинелях и островерхих шлемах конники-тополя.
Над Ласковичами плыла грустная песня:
Там, вдали за рекой,
Засверкали огни;
В небе ясном заря догорала..
Русские и украинские слова, сдружившиеся между собой, ведали миру о бесхитростной судьбе солдата:
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Биться сердце его перестало…
У могилы Игната Никитича Прибыткова горел пионерский костер. Сюда пришли все школьники и взрослые Ласковичей. Старики, Мария Тарасовна и Аким Николаевич Василько, окруженные ребятами, стояли в почетном строю, рядом с развевавшимся вымпелом экспедиционного отряда. Иван Порфирьевич Кремень задумчиво повернул лицо к огню. Вздрагивающие ресницы прикрывали запавшие глаза.
И снова над Збручем понеслась песня, теперь уже не о безымянном герое. Нежный, как плесканье воды в реке, суровый, словно топот тысячного табуна, перезвон и рокот бандуры сопровождал звучный голос певца.
У пограничного Збруча,
В славянской стране Галичан,
Под доломитовой кручей
Сражался отряд партизан.
Он отходил из-под Львова,
Смертью карая врагов.
«Уж близко до дому родного!» —
Иван Порфирьевич замолчал, притихли тревожные переборы струн. Не шелохнувшись, ребята сидели вокруг догоравшего костра и глядели на слабо освещенного розовым светом кобзаря, закончившего легенду о комиссаре Прибылове-Прибыткове.
— Иван Порфирьевич, а вы знаете, как погиб Игнат Никитич? — тихо спросил Сашко Довгаль.
— Как же, знаю… Я в ту пору на лодке плыл по Збручу и весь бой наблюдал.
Старик положил бандуру на Федины колени, достал трубку. К ней кто-то поднес из костра уголек. Вздохнув, Иван Порфирьевич начал рассказ:
— Партизанский полк Прибыткова у Подельска тогда дрался. Народу осталось с командиром немного; большинство бойцов уже были на советской стороне Збруча. Пока шел бой, Игнат приказывал поочередно уходить и последним своим товарищам. А сам остался прикрывать их переправу…
Притаился я в камышах, а у самого слезы… Ведь к Прибыткову я плыл с верховья, от самого Подболочиска, мечтал вместе с ним уйти на Советскую Подолию! Вдруг слышу — в камышах плеск раздался. Подплыл осторожно, вижу: лежит боец. Я взял раненого к себе в лодку, перевез на левую сторону Збруча.
«А командир где? — спросили меня бойцы, словно я виноват в чем-то был. — Где Игнат Никитич?»
Ну, что я мог ответить?!
Тогда трое прыгнули в лодку ко мне, требуют: «Вези! Смерть, так вместе!»
А белополяки и петлюровцы-черношлычники уже посты по всему берегу выставили. Заметили лодчонку и давай из пулеметов поливать! Сразу одного уложили… Высадил я двоих, что остались, бросились они на пулемет. Видел я, как покатились их тела под откос…
Тогда пристроил я лодку в тальнике, сошел на берег и тихо пополз к тому месту, где, мне казалось, Прибытков затаился. Он был тяжело ранен, кровью истекал… Тронул его.
«Кто таков?» — спрашивает Игнат Никитич.
«Свой, — отвечаю, — друг. Из местных жителей, кобзарь. К тебе в отряд шел, хотел с ляхами воевать, Галичину нашу освобождать…»
«Долго собирался!» — упрекнул меня командир. И до сих пор помню, как посмотрел он тут на меня.
«Как же быть теперь?»
«Сражаться!»
«Чем? Оружия нет», — говорю я.
«А песни? У вас тут народ за песню душу отдаст…»
Понял я думку комиссара не сразу, а много дней спустя.
«Умираю, — поднял голову Прибытков. — Хочу тебе одну тайну открыть».
«Сейчас я тебя перевезу на ту сторону», — перебил я командира.
«Не успеешь, — чуть слышно проговорил он. — Слушай… Сними с меня пояс, он под гимнастеркой. Заховай! Передашь его…»
«Передам», — отвечаю, а сам еле-еле понимаю слова раненого, больше по движению губ догадываюсь.
Это были последние слова Прибыткова. Затих командир. Думаю, может, еще не конец. Тогда отнес я Игната Никитича в лодку. Отплыл немного. На берегу враги. Всю ночь не мог выбраться из вражеского оцепления: всюду петлюровцы и белопольские солдаты так и рыщут. Тогда спрятал я лодчонку в зеленом гротике под меловой кручей, а сам пополз. Тут меня и схватили.