Тропой памяти
Шрифт:
— …да укажет им путь рана небес, Звезда Севера на крови твоей и да пребудут они во Тьме отныне и до конца времен лжи, как до пришествия и вечной славы твоей!
Это он о Мелх-харе? Не может быть… А разве он… не погиб? Выходит, что так. «За Вратами Мира», хм… тогда получается, что он и вправду способен вернуться? Странно… Древний ничего не говорил об этом. Может вернуться… или все-таки не может?
— …Лугбаша, Рагухкура, Чакдуша и Рушнака. Кровь их — земле, слезы — ветру, нам же — память. Да примет их Предвечная Тьма!
Голос шамана возвысился и вновь сухим шорохом опал под сводами пещеры. Словно та сила, что наполняла его, покинула дряхлое тело вместе с последними словами молитвы.
— В дальний путь провожаю ныне братьев своих, — ровно и глухо проговорил нараспев Рагхулун на родном языке. — Да примет их Предвечная Тьма!
Еще не
— В дальний путь провожаю я ныне сыновей своих. Да согреет их сердце твое!
И финальным аккордом, отдаваясь в ушах, плеснул голос Рраугнур-иргита:
— В дальний путь уходят ныне Ранхур, Муфхар, Таглук, Харгат, Ташкур, Рраугнур, Лугбаш, Рагухкур, Чакдуш и Рушнак, — наконец-то лучнице удалось расслышать все имена. — Да пребудет с нами память!
Вождь передал свое копье стоявшему с краю воину. Сам же обеими руками бережно поднял с пола медное блюдо с шарух и с поклоном передал хар-ману. Та низко склонила голову над печальной данью и медленно подала поднос шаману. В наступившей звенящей тишине Рраугнур-иргит опустил кроваво-красную мель в раскаленные угли священного очага. Края чаши тотчас же занялись, наливаясь жаром, меняя истинный цвет металла на тот, что зовется у иртха суму [68] . Волоски шарух зашипели, сворачиваясь в мелкие колечки, они корчились от жара, истаивали дымом и осыпались золой на раскаленное блюдо. В спертом воздухе плыл густой запах паленой шерсти, мешаясь с легким, почти неуловимым ароматом сосновой смолы, и казалось, вовсе не дым поднимался над углями — то бесплотные тени погибших воинов, на мгновение обретшие видимость, покидали пределы прежнего обиталища. Чтобы еще через миг вновь исчезнуть, растворившись во тьме небытия, и — кто знает? — возможно, и вправду отправиться в свой последний поход. Куда? На Поляну Предков? За Врата Ночи? Кто вообще знает, куда уходят души иртха… Лучница не знала.
68
Глаз иртха различает небольшую часть инфракрасного спектра. «Суму» — букв. «теплый красный» — означает именно инфраизлучение.
Угли прогорели и подернулись серым пеплом. Широкие загрубевшие ладони вождя приняли еще горячую чашу с золой. Не чувствуя боли ожога, Рагхулун на миг замер, прикрыв глаза, и чаша дрогнула в сильных руках. Но слабость прошла, и, совладав с собой, молодой воин предал блюдо хар-ману и первым опустился на колени перед матерью рода. Ее смуглая рука собрала сажу с поверхности чаши, и большой палец провел поперек лба Рагхулуна короткую черту.
— Помни, — молвила Шадрух.
Вождь встал и отошел в сторону, уступая место остальным. Перед хар-ману склонился следующий из ее племени. «Помни» — прозвучало вновь, и темная полоса легла на его лоб.
«Помни»… «помни»… — звучало в тишине снова и снова, под шелест шагов безмолвные фигуры в печальном шествии сменяли друг друга, и конца-краю им не было. Последней к потухшему очагу подошла Шара. Впрочем, «подошла» — сильно сказано: это Иххаш вытолкнула вперед новоявленную подружку. Отступать было поздно, и лучница с коротким обреченным вздохом преклонила колени, касаясь теплого ворса медвежьей шкуры. Подставила лоб. Горестно полуприкрытые доселе очи хар-ману от такой наглости распахнулись в пол-лица, и даже блюдо с золой дрогнуло в протянутой руке. Шара мгновенно оценила положение вещей, и пока Шадрух судорожно подыскивала слова для гневной отповеди, лучница отвесила короткий армейский кивок и, уронив звонкое «помню», быстро встала и направилась к выходу. Среди собравшихся иртха поднялся ропот: что это, мол, еще за новости? Иххаш беспомощно посмотрела на вождя, затем — на кипевшую от бешенства мать. И только один Рраугнур-иргит по-прежнему сохранял бесстрастное спокойствие, и его утонувшие в морщинах слепые глаза напоминали две льдинки.
Шара притормозила за мгновение до того, как выброшенная вперед рука преградила ей путь.
— Вернись, — негромко велел Рагхулун, и лучница отчего-то повиновалась. Ропот стал еще сильнее, но теперь помимо возмущения нарушением обряда, в нем слышалось любопытство.
— Слово мое — к матери рода! — провозгласил Рагхулун. — Эта женщина… — он кивнул в сторону смущенной и растерянной Шары, — явилась из далеких и беззаконных земель Востока, где забыто само имя Мелх-хара. Не по
Хар-ману Шадрух выслушала упреки, не моргнув и глазом.
— Потому что она и есть чужая!
— Мать… — устав взывать к гостеприимству, Рагхулун принялся за доводы здравого смысла. — В клане слишком мало женщин. Урук-тха’ай убили четырех, остались только ты и Иххаш. Позволь ей войти в наше племя, назови дочерью!
Бронзовое лицо матери рода прорезала снисходительная усмешка.
— Да, урук-тха’ай принесли нам немало бед, но беды эти только наши, сын мой! Дела клана вовсе не столь плохи, чтобы нуждаться в полукровках-йерри! — ее презрительный взгляд вскользь мазнул по стоящей в сторонке тощей и нескладной девице. — Назови мне хоть одну причину повесомее: чем же таким заслужила она стать одной из нас? Ну же, сын…
Рагхулун оскалил клыки:
— Более векую причину, мать? — вкрадчиво переспросил он, растягивая слова, хоть это и было совершенно ему несвойственно. — Хорошо. Пусть тогда узнают все… — он взял Шару за плечи и развернул лицом к остальным. — В последнем бою эта женщина спасла мне жизнь!
Послышались недоверчивые и удивленные возгласы, кто-то шагнул поближе, чтобы лучше разглядеть чужестранку. А Рагхулун, наслаждаясь произведенным впечатлением, небрежно бросил:
— Жизнь вождя племени — достаточная плата за право называться одной из нас? Ответь мне, мать — во что ты ценишь меня?
Стараясь не выдать замешательства, охватившего ее при этих словах, хар-ману Шадрух бросила косой взгляд на стоящего за плечом шамана. Разумеется, слепой старец не мог этого заметить, просто счел, что настало время вмешаться:
— Так было! — провозгласил Рраугнур-иргит.
Иххаш счастливо засмеялась, когда ее новая знакомая смущенно буркнула что-то вроде «угу» — исключительно из-за необходимости сказать хоть что-нибудь в подтверждение слов Рраугнур-иргита. И у хар-ману просто не осталось иного выхода.
Глава 19
Так исчезла Шара из клана Желтой Совы, бляха номер 28/16 ка-арк, стрелок-дезертир с Кирит-Унгольской заставы, и ее место заняла совершенно другая личность — восьмидесятидвухлетняя Шара из Халрагхахар [69] , единственного клана иртха Туманных гор. Как-то само собой вышло то, что для всех лучница так и ухитрилась остаться в промежуточном положении между чужой и своей. Была ли тому причиной необычная внешность или слухи о «посланнице Мелх-хара», но никому не казалось странным, что новая ирк-мани проводит в пещере хар-ману лишь часы сна, в остальное же время подолгу беседует о чем-то с Рраугнур-иргитом или в великой задумчивости курит неизменную свою трубку, сидя на полу коридора. По той же причине никто из новых соплеменников не заострял внимания на видавшем виды потрепанном лархане и тяжелом дальнобойном анхуре за спиной девушки: дикая страна этот Унсухуштан, что взять с тамошних иртха? Отдавая дань уважения древнему неписаному закону, что запрещает женщине брать в руки железо, храг вместе с перевязью и ножнами перекочевал на самое дно вещмешка. Деревянный же анхур по-прежнему занимал привычное место за хозяйским плечом — ну, должны же, в конце концов, существовать некие уступки — какой стрелок без анхура? Продолжая развивать тему, лучница со своей стороны задумалась над следующим обстоятельством — как в таком случае надлежит быть со стрелами? После получаса торчания в облюбованном для размышлений коридорчике, она пришла к выводу, что стальные наконечники можно заменить костяными. Эта идея оказалась даже более ценной, нежели предполагалось изначально — от кирит-унгольского боезапаса оставалось две трети. В здешних богатых ивняком местах это само по себе было не смертельно, однако, Шара всерьез сомневалась в наличии железа для наконечников, не говоря уж о том, что без помощи кузнеца тут не обойтись. Просить о помощи или одолжении орчиха, как истинное дитя своего гордого народа, не привыкла с детства, а в армии так и вовсе разучилась. В конце концов, приставать к кому-либо с подобной просьбой было бы столь же нелепо и дико, как просить другого почистить ей сапоги или заплести косы.
69
Букв. «Род ледяного Волка» (Черное наречие).