Тропой памяти
Шрифт:
— Как почему? Во-вторых, двое на поверхности подозрений не вызовут, так как еще худо-бедно сойдут за дневную стражу у врат. Тогда урук-тха’ай решат, что застали нас врасплох и попытаются напасть. В случае десятка они просто не полезут. Ну а, во-первых, десятка у нас просто нет. Почему и говорю — нужен еще один лучник для прикрытия.
— Прекрасная мысль! — издевательски протянул Рагхулун. — Днем? С луком? На солнце? Против урук-тха’ай? Лучше просто не бывает, — и он зло тряхнул головой.
Шара еле заметно улыбнулась:
— Ну, лично мне дневной свет не страшен. Да-да, не надо делать такие большие глаза: за то отцу поклон и вечная память. А для моего напарника, — она сняла с рукава какую-то черную тряпку, — у меня кое-что есть. Держи!
Полоска тонкой черной ткани хитрого плетения легла в широкую зеленоватую ладонь.
— И? — двумя пальцами вождь поднял тряпку за кончик на уровень глаз. Шара, не удержавшись, хихикнула.
— Правильно-правильно, — подбодрила она. — Давай-ка я помогу…
Узел соединил концы повязки на затылке Рагхулуна, скрыв глаза под просвечивающей черной полосой.
— Это нарт-харума, —
Черная полумаска обернулась к ней.
— Эх! А куда же я, к Наркунгуру, денусь? Лишь бы Ташкулуд не подвел.
Ташкулуд не подвел. Когда через условленные две ночи Шара вновь заглянула к нему на огонек, мастер первым делом указал ей на стоящее возле стены сооружение из дерева и сыромятного ремня. По сравнению с анхуром новорожденный лук казался нелепым уродцем, однако красота линий волновала сейчас меньше всего. Опробовав детище Ташкулуда в действии, лучница всерьез приуныла: во-первых, лук вышел настолько тугим, что и думать было нечего натянуть его как анхур, а во-вторых, увлекшийся идеей небывалой мощи мастер Харуф придал ему такой чудовищный изгиб, что дерево с трудом выдерживало. Но стоило лишь лучнице тактично намекнуть Харуфу, что первая лепешка-де всегда комом, Ташкулуд взбеленился почище тролля и начал орать. Выяснилось, что мастер пробовал три сорта дерева, и этот последний образец оказался единственным, что прошел испытание на прочность. Если же пожертвовать силой натяжения, то получится просто большой губур, который одна слишком умная особа вполне может изготовить сама и охотиться с его помощью на ящериц сколь душе угодно. Опасаясь за сохранность каменных сводов, Шара кое-как успокоила обиженного мастера, а сама принялась судорожно вспоминать все, что ей известно об устройстве «надежного и безотказного». К великому стыду, знаний по теме оказалось чудовищно мало. Вот разве что древесина у анхура была какая-то темная… и это явно не краска: кому и на что нужно его красить, не горшок ведь! Ух ты… а не этот ли состав придает древесине такие чудесные свойства? Запах, почти полностью выветрившийся, напоминал что-то до боли знакомое… Лучница еще помнила слегка маслянистую на ощупь поверхность рогов выданного ей лука. Ну, конечно!
Своей догадкой просиявшая Шара тотчас же поделилась с мастером. Но тот, разумеется, лишь головой покачал в ответ. Ну не водится в Туманных горах кровь камня, и все тут! Девушка снова сникла: даже окажись у нее сейчас фляга с жидким горючим, в таком ничтожном количестве таингура можно разве что мышь утопить, а не анхур пропитывать.
— А если обычным маслом заменить? — ни с того, ни с сего брякнула лучница. Ташкулуд посмотрел на нее как на несмышленого ребенка.
— Гляди сюда, — снисходительно усмехнулся он, проводя когтем по сгибу лука. — Видишь? Это живое дерево, совсем свежее и полное соков. Сухое попросту сломалось бы от усилия. Влага дает дереву гибкость, для этого заготовку еще вымачивают, чтобы все поры заполнились водой. Так вот: вода тяжелее масла. Внутрь мокрой деревяшки масло не попадет, ясно?
— А если сварить? — снова наугад брякнула Шара. — В масле, я имею в виду? А?
Мастер Ташкулуд задумался.
— Хм… а ведь верно… Горячее масло выгонит воду из пор, а лук уже согнут — треснуть ему не грозит. Сварить, значит? Хм… можно попробовать.
Похоже, что духи во главе с самим Мелх-харом благоволили Шаре. Хитрость с маслом сработала куда лучше, нежели можно было ожидать. Тело туманногорской копии обрело дополнительную гибкость, перестало угрожающе потрескивать и даже как будто легче стало. Наверное, мастера-оружейники Унсухуштана добавляли помимо таингура еще какие-нибудь присадки, но установить сие возможным не представлялось. Непосредственно стрелковые испытания были торжественно возложены на Рагхулуна — как на будущего владельца. Кроме того, неожиданно выяснилось, что подслушавший беседу старших мальчишка-подмастерье все это время тоже без дела не сидел. Ученик Ташкулуда мало чем отличался от учеников иных ворчливых и скорых на расправу мастеров, поэтому решил сам внести посильный вклад в создание нового оружия. По счастью, Харуф сон имел крепкий и от возни в мастерской не просыпался. Итогом дневных бдений стали три, как гордо назвал их мальчишка, «образца», имевшие совершенно несуразный вид и напоминавшие анхур лишь длиной плеч. К слову сказать, натянуть на рога тетиву тщедушные лапки так и не сумели, что не помешало непризнанному гению похвастаться перед Шарой. В иное время за кражу бесценного тиса не миновать бы мальцу хороших подзатыльников, однако сейчас Ташкулуд, буркнув что-то вроде «охламон!», в мгновение ока согнул тугие заготовки одну за другой и накинул тетиву. Увы! Количество плохо дружит с качеством: «образцы», изготовленные мальчишкой-подмастерьем, отличались от детища самого Ташкулуда ровно настолько же, насколько туманногорская копия — от настоящего анхура. Неугомонный уроженец Бархут-Нурта Хаграр в таких случаях, помнится, говаривал: «и рядом ни разу не лежало»… южане вообще народ меткий. И все же дальнобойностью «образцы» существенно превосходили губур, что радовало. Можно будет раздать их самым метким из охотников: возможно, что простодушные звероловы окажутся не столь склонны к критике, как стрелок Третьей Нурненской.
Путь распространения слухов, как всегда, неизвестен, но вскоре об «оружии возмездия» говорил весь клан. Харуфа Ташкулуда и «анхур-ману из Мордора» только что на руках не носили, а воодушевление царило такое, что, казалось, этот мирный народ готов хоть сейчас выступить в поход против Кхуру и его тварей. Говорить с кланом пришлось Рагхулуну, поскольку все вопросы защиты и нападения решает все-таки вождь. Хар-ману Шадрух представляла власть светскую, но в дела сына не вмешивалась:
Ловушку для урук-тха’ай изготовили лучшие знатоки горного дела. Потолок одного из гротов возле Южных Врат в дюжине мест рассверлили на глубину локтя, и в каждое из полученных отверстий заложили тряпичные мешочки со знаменитым «бешеным порошком» кхазад. Пропитанные смолой фитили соединили под потолком в подобие кольца, запальный конец вывели вниз и покамест закрепили на одной из стен. Шара посетовала было на отсутствие таингура, но ее быстро успокоили, объяснив, что пользы от летучей жидкости все равно бы не стало: за время ожидания она попросту испарится. Скрежетали точильные камни, позванивали колечки трофейных кольчуг, царила напряженная угрожающая суета — впервые за долгое время клан готовился к настоящей войне. Иххаш, дочь хар-ману, не до конца веря в обещания Ташкулуда, изобретала особый яд для наконечников стрел: похоже, из оброненного Шарой пузырька из-под гохара ушлая туманногорская дева сумела извлечь некоторую пользу. Находившийся под ее присмотром раненый Ругбар, краем уха услышав о приготовлениях, даром что безногий, немедленно начал рваться в бой. Утихомирить его стоило немалого труда. Его тезка, тот самый юный творец «губуров нового поколения», таскался за вождем не хуже хвоста, требуя, чтобы его также взяли с собой. Крики, брань и подзатыльники на мальца не действовали, и лишь только замечание мастера Ташкулуда на тему: «а кто ж тогда анхуры делать будет?» смогло привести парня в чувство. Самолюбие Ругбара-младшего тем самым удовлетворилось в полной мере, и юный умелец отвязался, наконец, от вождя.
Странно и тревожно чувствовала себя в эти дни Шара. При взгляде на оживленные приготовления он даже испытывала что-то вроде тихой гордости, ей льстили почтительные взгляды соплеменников и внимание вождя, но все же где-то на самом дне колодца, именуемого душой, плескалась горечь и непонятная грусть, слово бы лучница что-то сделала не так. Выдержав пару дней подобного мучения, девушка решительно направилась на поклон к Рраугнур-иргиту.
Старый шаман сидел возле очага и грел над низким пламенем узловатые свои ладони. Опущенные веки скрывали белые слепые глаза, придавая иссохшему лицу выражение непривычной беспомощности. Он так и не поднял головы, даже когда Шара, приблизившись, опустилась возле его скрытых длинным одеянием ног, хотя обострившийся за века слепоты слух шамана ранее с легкостью узнавал лучницу по шелесту шагов. Тишина причиняла почти физическую боль, Шара зажмурилась и несколько раз подряд яростно встряхнула головой, потому что… Потому что неожиданно ощутила, что снова падает в тошнотворную круговерть ночи горящих домов, предсмертных криков, запаха чужой крови и обугленной плоти. Сейчас картина уничтожения людской деревни казалась еще гаже, чем было на самом деле, потому что не было никакой возможности отвернуться, не смотреть… Н-наркунгур! Опять… Теряя равновесие, Шара уткнулась лбом в колено сидящего Рраугнур-иргита, и это заставило ее открыть глаза. Морок исчез. Тяжело дыша, словно после утомительного бега, лучница с силой провела ладонью по лицу и покосилась на шамана. Тот казался по-прежнему безучастным, но она была почти уверена в том, что неожиданный приступ не обошелся без его участия. Интересно: сама освободилась или отпустил, а? Впрочем, дела это не меняет… проклятье! Да что же это? Не затем ли бежала она — сначала от Тхаруга и Назгулов, потом с Кирит-Унгольской заставы, потом и вовсе дезертировала — и все для того, чтоб отныне и впредь больше никто не смог заставить ее, Шару из Кундуза, убивать? А в итоге что? Снова заигралась в войнушку, причем никто не заставлял, сама… А уж если быть до конца честной пред собой и предками — пошла на поводу у зеленокожего красавчика, так ловко поймавшего ее на признание мастерства и на «слабо»: две вещи, устоять противу которых кундузская провинциалка не смогла бы никогда. Честолюбие трудно назвать главной чертой характера иртха, вот что странно… чрезмерная гордость — да, но мучительная жажда славы…Похоже, нольдорская кровь снова валяет дурака, — лучница даже попыталась улыбнуться собственной шутке, но вышло не очень. Ну и хрен с ним… Толку сейчас выискивать причины! Важно то, что в итоге всего вышесказанного и ранее сделанного помыслы и настроения клана Халрагхахар ныне… как бы это помягче выразиться… ну, в корне противоречат всему, что известно об иртха Туманных гор.
— Если бы все было так… — вздохнул над самым ухом усталый голос, и Шара подпрыгнула от неожиданности. Она как-то не ожидала, что шаман заговорит именно сейчас.
— То, что движет ныне помыслами и сердцами, противоречит не слухам, а самой основе нашей веры — учению Мелх-хара…
Во рту у Шары стало сухо, как в Горгоротских солончаках. Так он… еще и мысли читать способен?!
— … Ибо великий уллах Севера, сильнейший из прочих уллах, когда-либо существовавших в Арте, сказал: «всякая жизнь священна, и да не причинит одно живое существо вреда или боли другому». Потому война и есть зло, что…
— Не говорил он этого никогда… — буркнула Шара досадливо, как привыкла в учебке осаживать вконец завравшегося Хаграра. И лишь спустя мгновенье сообразила, что она только что сказала и кому! Стремясь загладить собственную дерзость, девушка торопливо заговорила:
— Рраугнур-иргит! Я только хотела сказать, что зло — это отнять что-либо по праву сильного. Но разве неправ тот, кто хочет защитить себя и свой клан? Вспомни, даже сам Харт’ан Мелх-хар применил силу, желая спасти от гибели тех, кто был верен ему? Можно пожертвовать собой, опустить меч и с легкой душой принять смерть, но разве вправе каждый из нас пред лицом врага не прийти на помощь другу? Разве не…