Тропой памяти
Шрифт:
— Да он сказал, что горькая вышла, жрать нельзя совсем, — с удовольствием поделился Хаграр, — я тоже удивился, чего, думаю, она горькая-то, ежели не подгорела? Лугдуш Длинный почесался и говорит, это, мол, из-за воды все. Ну, короче, пошли мы с ним, свалили это добро в выгребную яму, потом до колодца — ну, знаете, во дворе который напротив караулки? Во-от…
Здесь высшие силы заставили рассказчика прерваться, ибо разношерстная компания наконец-то ввалилась в трапезную. Высшие силы здесь представлял уже упоминавшийся дядька Сатхак, местный хаш-кхан, под началом которого Хаграр еще продолжал отбывать свое наказание на кухне. Вооружившись черпаком, бывший подмастерье гончара встал на раздаче и принялся с чудовищной скоростью шлепать дымящееся варево в подставленные миски. Народу было много, и пока вереница тарелок иссякла, прошло добрых
— Ну вот, — с удовольствием произнес Хаграр, выдержав драматическую паузу. — Котлы на самом деле — это хрень. Вытряхнули, пошли мыть — нарочно к колодцу ближе. Лугдуш ведро вытянул, и тут я вспоминаю, что для завтрака тоже отсюда воду брали. Попробовал… и правда горькая вода, да и воняет еще к тому же.
Сидящие поблизости заоборачивались, кое-кто даже с подозрением обнюхал еду. В трапезной сделалось ощутимо тише, вполне достаточно для того, чтобы окончание истории услышало как можно больше народу.
— Ну вот, — продолжал Хаграр, постукивая палочками по краю миски. — Словом, стало нам любопытно, откуда этот привкус взялся. Сняли мы бадью, я цепью обвязался и вниз. Вдруг гляжу, а в колодце дохлый тарк плавает. Ни рожи, не кожи, почернел и надулся весь, ровно бычий пузырь, ну за три-то седмицы оно и понятно — его, видать, уже дохлого в колодец скинули нам назло, когда поняли, что города не удержать. А вот теперь, гляди-ка, всплыл… вонища такая — аж глаза лопаются…
Бам-м! Чья-то плошка с лязгом покатилась по каменному полу. Парень из столицы посерел лицом, и, зажимая рот, опрометью бросился вон. Его примеру последовали еще десять неосторожных любителей «погреть уши». Сидевший в дальнем углу дзарт-кхан Шанхур ничего не слышал, поэтому убегающих проводил непонимающим взором. Мужик он был подозрительный, не то, что некоторые, поэтому быстренько взялся составлять из обрывочных реплик цельную картину. Правда, к тому моменту, как он ее составил, призывать к порядку оказалось уже некого: зал опустел. О недавнем завтраке напоминали лишь полторы сотни нетронутых и частично съеденных порций каши, живописно расставленных и разбросанных по полу. Не теряя лица, десятник по-хозяйски оглядел бардак, сурово зыркнул на притихшую троицу, оправил ремень и строевым шагом направился на кухню, дабы всерьез побеседовать с дядькой Сатхаком о качестве его стряпни. Едва дверь за ним закрылась, Лугдуш протянул длинную повышенной когтистости лапу, сгреб несколько ближайших мисок и неторопливо принялся за уничтожение их содержимого. На его фоне стремительно орудующий палочками Хаграр напоминал беспокойную муху, жужжащую над сонным нхаром.
— Это правда? — поинтересовался степняк.
Хаграр довольно оскалил белоснежные клыки, и по примеру Лугдуша Длинного, принялся за вторую порцию завтрака.
— Ну… — не прекращая жевать, отвечал он, — насчет дохлых тарков, нет, конечно. А хотя может, и правда, я ж не дурак по колодцам лазить. А вот вода и вправду горькая и пованивает, кстати…
Лугдуш Длинный хохотнул.
— Хаграр, хорош уже, а? Я ж тебе говорил про воду. Она с самого начала такая была, если че…
— Нет там ничего, — после недолгих размышлений сообщил степняк. — Дохлятину заметили бы давно. А что вода горчит, так это ты вспомни, как город брали…
И Ранхур как ни в чем ни бывало продолжил есть.
Так называемый «штурм Осгилиата» с точки зрения тактики был, действительно, довольно странным. Штурмовые сотни день и ночь изводили защитников города непродолжительными приступами, которые прекращались, стоило появиться на стенах котлам с кипящим маслом. Самозабвенно трудились лишь лучники с обоих сторон — стрелы носились в воздухе роем смертоносных ос — однако лишь понапрасну растратили боезапас. Безотказные дальнобойные анхуры страшны в чистом поле, против стен они бесполезны. А слабенькие луки тарков так и вовсе не доплевывали стрелы до орочьих позиций. Казалось, что дело приняло идиотский оборот и идея обречена на провал. День за днем повторялось одно и то же: перестрелка, попытка
Город был мертв. Спали вечным сном воины, стражники и простые горожане — мужчины, женщины и дети — хозяева и прислуга, собаки, овцы, гуси… Лишь одни довольные жизнью крысы шныряли в оставленных домах да кружились над телами зеленые неунывающие мухи. Вот тогда-то и вспомнились два бочонка с темно-красной жидкостью, вылитые в раскоп подземной речки в четверти лиги от крепостных стен. Долго потом полковой лекарь разъяснял бойцам куму… куля… одним словом, свойства этого яда постепенно накапливаться в крови и убивать лишь по истечении нескольких нах-харума. Одновременно с этим все тот же лекарь втолковывал в дурьи, ошалевшие от жуткого зрелища головы, что для иртха яд не опасен и воду из городских колодцев можно пить без опаски. Для пущей убедительности он самолично отхлебнул прямо из принесенной бадьи. Вода горчила и издавала неприятный запах, но вреда, по-видимому, действительно, не причиняла. Тем не менее, мнительные штурмовики трое нах-харума героически держались на сухом пайке и, памятуя о куму… куля… свойствах отравы, еженощно справлялись о самочувствии господина лекаря. Светило медицины устало огрызалось, проклиная свой длинный язык и желание донести мудрость в массы. На четвертый день после разыгранного одним из стрелков представления судорог и предсмертных корчей, лекарь разразился отборной бранью, высадил кулаком стекло и направился к назначенному комендантом крепости полутысячнику Ругбару. Мнимого больного он при этом волок за шиворот форменной куртки. Дун-дзаннарт-арк-кхан выслушал на удивление спокойно, внимательнейшим образом осмотрел возмутителя спокойствия со всех сторон, и, после недолгих раздумий, сослал его на кухню. Дальнейшая история бархут-нуртского шутника известна всем и пересказ ее не имеет смысла.
— Одного только не пойму, — Ранхур отставил посуду в общую кучу. — Объясни: на хрена ты все это затеял?
— В жопе иголки, ни дня без подколки? — лениво предположил Лугдуш, милостиво озирая стопку из пяти пустых тарелок.
Услышав знакомое присловье, Хаграр поперхнулся, и выпучив глаза, принялся кашлять.
— Нет, если серьезно, — продолжал невозмутимый как камень степняк. — Неужели для того, чтобы без помех брюхо набить? Ты же на кухне все это время обретался, там еды полно. В вечно голодных поварят не верю, ты уж извини.
— Зато… — Хаграр наконец-то прокашлялся и смог свободно вдохнуть —… они в тебя верят, рагух-учкуну! Если бы поварят, ага, щаз! Эта сука Сатхак к жратве меня на взмах вытянутой руки не подпускал! Я и пол в кухне тер, и котлы чистил, и посуду мыл как проклятый, а он еще и ржет в голос: давай, мол, хорошо справляешься — видать, дело привычное. Вот ща ему Шанхур вставит, ему оно тоже привычно!
И Хаграр с чувством глубокого мстительного удовлетворения оглядел трапезную. На лице степняка не дрогнул ни единый мускул.
— Я не о том, — возразил Ранхур, — я имею в виду, на хрена ты это сделал в первый раз?
Ответить смеющимся товарищам Хаграр не успел: в открытое окно трапезной влетел гул тревожного гонга. Звук плыл над взятым без боя ночным городом, плотной нарт-харумой облегая виски победителей.
— О! Это нас осаждать идут, — удовлетворенно заметил Лугдуш Длинный, убирая палочки для еды в голенище сапога.
— Похоже на то, — невозмутимо кивнул Ранхур-маленький и направился к выходу. За ним следовали Хаграр и Лугдуш Длинный. Дядька Сатхак, подпинывая помощников, спешно тащил на спине свой самый большой котел с остатками так возмутившей всех каши — на стене, обильно приправленная кипятком, она придется по вкусу этим привередам, а таркам — или кто там еще приперся? — уж точно встанет поперек глотки!
На стене уже собрались основные силы защитников. Дзарт-кхан Шанхур что-то говорил коменданту Ругбару, то и дело указывая на движущийся к крепости большой отряд тарков. Четверки коней волокли две платформы с разобранными стенобитными орудиями, тянулись крытые повозки с боеприпасами. Сухну явно вознамерились вернуть Осгилиат себе и хорошо подготовилась.
— Я вообще если что — стрелок, сам свой котел тащи! — бурчал из-под своей тяжкой и скользкой ноши возмущенный Хаграр. — Мне надо руки беречь, а то из анхура мимо мазать начну, Сатхак-аба! Поимей совесть, а?