Тропой памяти
Шрифт:
— Долго помнящего обиды называют злопамятным, ибо он не хочет простить тех, кто причинил ему боль, копя в душе злобу. Это неверно: обиды можно простить, а можно и забыть. Забыть проще. Но лишь только тот, кто помнит всё, способен на настоящее прощение. В этом твой невероятный дар, Шара, дочь Амрода, дитя шести народов Арды, их скорби и боли, побед и поражений, надежды; наследница их памяти. И не говори, что ты ничего не можешь, ибо твоя встреча с Владычицей Золотого Леса доказала обратное…
Заметив, что орчиха смотрит с полным непониманием, Гэндальф произнёс всего два слова: «жребий Нольдор».
— Так кому же ты помогаешь? — воскликнула
— Мне, Майяру Скорбящей, не под стать носить белое. Некогда серыми были мои одежды, как и всё в этом мире, ведь он не делится на чёрное и белое, а существует лишь в их слиянии.
— Серый… Чёрный и Белый одновременно… — понимающе улыбнулась орчиха. — Да?
И маг кивнул, улыбаясь в ответ:
— Серое носят те, кто служит Ниэнне.
Шара ожесточённо ковыряла прутиком в золе. От малейшего движения вверх поднималось облако удушливого пепла, но орчиха этого не замечала.
— Жребий Нольдор, говоришь?… н-ну, это произошло случайно… просто, в какой то момент мне показалось, что я понимаю эту чопорную эльфийку, находящую своё единственное утешение в правлении игрушечным королевством посреди непролазных чащ. В тот миг, когда она пригрозила мне смертью за моё нежданное появление, у меня было только одно желание — чтобы эта королева трёх сосен исчезла куда-нибудь подальше, и наша первая встреча стала бы последней… Вот, собственно, и всё… — Шара хмыкнула. — А вот Эрэнно, тот, кого мне всерьёз было жаль… Хотя, нет, всё верно! — удивлёно воскликнула она и посмотрела на Гэндальфа.
— Ведь ты же убил его, Митрандир? Барлога?
Старый волшебник вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. Кивнул.
— Ну… да, — протянула она. — Нет, я понимаю, что у тебя не было иного выхода. Да и его бесполезно было останавливать. Видишь ли, помимо мучительного вечного желания отомстить, у него была ещё одна причина для поединка. Это был его единственный способ умереть. Я знаю, он давно ждал тебя… «Горячий и мёртвый»…
— Он мёртв, — подтвердил Гэндальф. — Вместе с ним я низвергся с заоблачных высей, и багровое пламя Удуна погасло навеки…
Шара посмотрела на мага долгим немигающим взглядом.
— Хорошо. Это хорошо… Он хотел уйти… Я благодарю тебя за него, — шепнула она, не отводя глаз. — И ещё: ты убедил меня.
При этих словах Гэндальф поднялся с бревна и встал в полный рост, как и прежде опираясь на посох.
— Эта ночь пройдёт, как все предыдущие и последующие, — негромко заговорил он, медленно роняя слова. — Здесь, у этого костра, ты в последний раз видишь меня Серым, Майяром Валы Скорби и Прощения. С рассветом я приму иной приличествующий мне облик — Гэндальфа Белого, главы Светлого Совета, служителя вечного пламени Анора и беспощадного врага наступающей тьмы. Никогда впредь не повторится разговор, подобный этому… И потому постарайся запомнить и понять: ты — Память, тебе ведомо всё… Тысячи жизней лежат пред тобой как на ладони. Я уже говорил: своим даром ты можешь распорядиться как угодно.
Ты можешь судить, сочувствуя одним и обвиняя других; ты можешь признать абсолютную правоту одной из сторон: Света или Тьмы, объявив другую воплощённым злом; ну и напоследок, ты можешь, зная всё это, простить всех, даже тех, чья вина неизмерима. Ибо даже тот, кто недостоин оправдания, прощение всё равно заслужил. Ты сетовала на невозможность ничего изменить? Напрасно. Ты можешь исправить не так уж мало чужих ошибок, ведь не случайно слова: «Нет тебе прощения!» — одни из самых страшных
Глава 29
Длинные зубчатые тени крепостных стен ложились на землю при свете умирающего дня. Сверху близкий Бурзугай напоминал полосу отполированного обсидиана — ни всплеска, ни бурунчика на шиверах, серо-черная гладь казалась неподвижной. Мир утопал в тишине. Даже солнце садилось нехотя, словно преодолевая сопротивление стоячего теплого воздуха, как бы вдавливая себя за хребтину далеких гор, за черные кроны леса.
Ранхур-маленький сидел, прислонившись спиной к нагретому парапету, провожая дневное светило, смотрел сквозь нарт-харуму и бесстрастно ожидал окончания своей смены. После очередной дурацкой выходки Хаграра, более известного как «бляха номер 12/74 саш-нир», в напарники степняку определили смурного парня лет на пятьдесят постарше его самого, о котором Ранхур ровным счетом ничего не знал, несмотря на то, что в занятом Осгилиате они оказались одновременно — три седмицы назад. Единственное, что можно было предположить с высокой долей вероятности, так это то, что родом этот самый парень был из столицы: отчасти по растянутому произношению гласных, отчасти по высокомерным замашкам, истребить которые оказалась бессильна даже армия.
Спать хотелось ужасно. Непривычная для жителя Мордора жара превращала любой недосып в мучительное существование на грани нормальной жизни и тупого безразличия вареной рыбины, которую кто-то жалостливый выпустил обратно в озеро. Вывод напрашивался сам собой, и притом весьма неутешительный: привычный к холоду, скудной пище и отсутствию воды, малочувствительный к боли и ядам Ночной народ оказался полностью не готов к условиям жизни по другую сторону гор. Привыкшие выживать редко обнаруживают в себе умение просто жить, как бы удивительно это не звучало: стоит опасностям и тяготам исчезнуть с горизонта, как сразу же наваливается равнодушие и лень. Привыкание к сытому и безопасному существованию чем-то сродни болезни, притупляющей рассудок и отнимающей волю. Эта внезапная мысль настолько поразила маленького степняка, что он вскочил и прошелся взад-вперед. Но раздался долгожданный удар гонга, и Ранхур, сдав пост следующему бедолаге, побрел в бывшие казармы осгилиатского гарнизона, продолжавшие после захвата цитадели служить в том же качестве новым хозяевам. Ранхур искренне надеялся, что до завтрака удастся поспать.
Далеко не все мечты сбываются. Летние ночи коротки, поэтому возвестивший вечернюю зарю гонг оказался ни чем иным как сигналом к подъему. Узкие коридорчики и переходы немедля наполнились восставшим ото сна народом, а переть против движения потока — дело крайне неприятное. Пришлось притормозить.
— О, рагух-учкуну!!! — заорал из толпы знакомый голос. — Глядите все: он живой и глазами лупит!
Подвижное лицо южанина ухмылялось до ушей, в левой мочке залихватски торчал наконечник стрелы, а белизна клыков слепила даже в темноте коридора.
— Привет, Хаграр.
Осознавая, что про сон в ближайшее время придется забыть, Ранхур присоединился к спешащим.
— Слушай, ну ты прикинь только, какие эти тарки засранцы, а? — возмущался Хаграр, не то продолжая начатый разговор, не то жалуясь степняку. — Вчера ночью мы с Лугдушем Длинным ходили котлы драить, то да се, ну а если честно — дядька Сатхак на нас наорал и послал кашу из котла вытряхивать…
— А чего ее вытряхивать? — удивился шагавший рядом парень из столицы. Рассказчик немедля обернулся в его сторону.