Тропой священного козерога, или В поисках абсолютного центра

Гузман Владимир

Снявшись с Куликалонов, через день пути мы, перевалив через очередной хребет, достигли небольшого горного озера, вызвавшего лично у меня совершенно мистические галлюцинации. Дело в том, что у меня вдруг резко разболелся живот, да так — хоть ложись... Что я и сделал. И вот, прилег я на берегу, под арчой, Ира с Таней заваривают чай, готовят какую-то еду, а на меня накатывает совершенно реальная сцена из классической китайской истории о средневековом генерале Юэ-Фэе: будто бы лежу я, раненый, только что выйдя из окружения, и две «лисы» заботятся обо мне, сознавая мою миссию и пуская в ход все свои чародейства.

В ту же ночь мне приснился сон. Вижу водоем, а в нем — девушки купаются. Я тоже прыгнул в пруд, и в этот момент начал просыпаться.

В таком полумедитативном состоянии на ум пришла история о том, как Конфуций спросил однажды своих учеников, чего бы они пожелали в случае, если бы их желание было непременно исполнено? Один сказал, что хотел бы стать императором, чтобы потом справедливо править Поднебесной. Другой пожелал совершенства в науках, третий — какой-то блестящей карьеры. Наконец последний ученик сказал, что лично он хотел бы отправиться с друзьями искупнуться. Конфуций похвалил именно его, но почему — в тексте прямо не сказано. Тут я вспомнил стихи из «Ши-Цзина» о том, как молодежь идет с песнями купаться, и все встало на свои места: Конфуций похвалил последнего ученика за то, что движение сердца у того совпало с ритуалом, то есть с «каноническими» чувствами, выражением которых считается «Ши-Цзин». Я окончательно проснулся с ощущением невероятной легкости и радости по поводу интуитивного проникновения в природу ли (конфуцианского ритуала).

В этот день мы спустились в долину и через некоторое время достигли кишлака Рудаки — родины великого поэта, в память о котором здесь сооружен специальный мемориал, напоминающий по форме классический мазар, с серебристым жестяным куполом. В местной чайхане мастер чая рассказал нам историю про немецких туристов:

— Вот тут они сидели, где вы сейчас. Один мужчина — в коротких штанах, как в трусах. Мне это было очень неприятно: зачем он тут свою кожу показывает? Ну ладно, гость есть гость. Вот, заказали они чай, плов, шурпо... Ели очень много. Потом хотели расплачиваться, а я им говорю: «Не надо денег, здесь все бесплатно!» Они удивляются: «Почему не надо денег?» Я им тогда отвечаю: «Потому что именно с этого места начинается коммунизм!»

26. Таджикистан богемный

В том году я много общался в Душанбе с Сашей-художником и кругом его знакомых.

Саша и Яша. Саша — друг Рыжего по ВГИКу — принадлежал к местной богеме и пользовался всеми халявами, которые ему предоставлял статус официального члена Союза художников Таджикистана. Мастерская, материалы, выставки, санатории — все, чего душа не пожелает! Саша проводил половину своего времени в Москве и различных поездках, возвращаясь в Душанбе как на глубокую кланово-родовую базу. Тут все были свои, все — знакомые, все схвачено, без проблем, без напрягов.

Самое интересное, что никакой реальной продукции при этом производить не требовалось. Саша рассказывал, что за два года так и не представил дежурной комиссии ни одной новой работы, регулярно получая при этом зарплату, пользуясь личным ателье в центре города и так далее. Это не значит, что он все это время ничем по жизни не занимался, проводя время в праздном безделье. Александр работал — как я понял из его слов — со светом. Его живопись воспроизводила традиционный ориентальный ландшафт, пропущенный сквозь призму специфического импрессионизма с «ренессансным» лицом. Каждое полотно делалось посредством многократной лиссировки, нагнетавшей воздушный свет в тусклую материю холста. Сашиной кисти принадлежит культовый портрет Рама, сделанный накануне отъезда последнего из СССР в 1981 году.

У Саши был кент, которого звали Яша. Яша происходил из старинной семьи бухарских евреев и чем-то напоминал Чарли Чаплина: такой же рыцарь печального образа — гуманист и циник одновременно, существо совершенно беззащитное, но которое может неожиданно опустить кого угодно. Он играл на саксофоне в цирке, располагавшемся как раз напротив каландаровского дома, у «Гулистона».

Саша и Яша представляли

собой дуэт, которому позавидовали бы сами Карандаш и Олег Попов. Однажды они выбрили себе макушки, оставив по краям черные как смоль волосы. В таком виде и гуляли по городу, прикалываясь к интеллигентного вида прохожим: «Эй, ты, дай рубчик! Ну че ты, рубчик дай!» Реакция ошарашенных сограждан тайно записывалась на маленький шпионский магнитофончик, а потом все это дело прослушивалось в веселой компании. Впрочем, ребята не ограничивались в своих перформансах родным городом. Те же самые вещи с «рубчиком» они проделывали, к примеру, в Таллинне, посещая наши туманные края. Реакция чопорных эстонцев на такие прихваты представлялась им на порядок забойнее, вызывая просто бешеный стеб.

Розочка. Однажды они устроили «телефонный террор» какому-то известному таджикскому оперному певцу — лощеному толстячку, портрет которого висел у Саши в комнате для прикола. Они где-то раздобыли телефон артиста, и вот Яша набирает номер и начинает пародийным голосом нацмена:

— Але, Розочка? Дайте мне Розочку!

Розочка — это жена певца, такая же толстая бухарская тетя. На другом конце провода раздается непонимающий голос:

— Какая Розочка? Что вам нужно?

— Как что нужно? Ты, вообще, кто такой? Розочку позови!

— Я сейчас милиционера позову! Чего вам надо, вы куда звоните?

— Эй, ты че? Ты меня милицией пугаешь? Ты вообще знаешь, кто я такой?

В трубке короткие гудки. Вторая попытка:

— Але, Розочка? Дайте мне Розочку!

И все прокручивается по-новому:

— Ты че, ты меня милицией пугать будешь? Ты посмотри лучше в окно! Я сейчас подойду туда со своими ребятами, да? Мы тебя как сурка караулить будем! Что с Розой, где она?

Наконец, после нескольких попыток выйти на Розочку, в трубке слышно какое-то беспокойство, долетают слова певца к супруге:

— Тебя какой-то хулиган спрашивает.

— Меня? Хулиган?..

— Ну тебя, тебя, не меня же!..

В голосе певца нервические нотки. Роза наконец берет трубку:

— Алло, вам кого нужно?

— Розочка, это ты? Здравствуй, дорогая! А это что за козел у тебя там сидит?

Роза к такому обороту дела явно не готова. Возмущается, кладет трубку. Но Саша с Яшей — ребята упорные: show must go on! Все это продолжается час-полтора. Наконец коллекция голосов собрана — еще одна «папка» в архив. Такого рода записей у них было сделано множество. При желании отдельные голоса и фразы можно было обрабатывать и менять местами, создавая совершенно немыслимые сцены.

Шах мира. Но этим творческая фантазия молодцов не ограничивалась. Чего только стоил проект с шахом мира — Махмудиком! Это был двенадцати-тринадцатилетний подросток, которого Саша с Яшей встретили на базаре, где тот пытался заработать деньги пением каких-то невероятных куплетов. Ребята сразу поняли, что парень — талант. Ну и стали его «растить». Но не как уличного артиста, а как шаха мира.

Махмудик должен был ощутить себя реальным шахом мира, и главное — выработать командный голос и вальяжные манеры. На практике это выглядело примерно так. К Саше на квартиру приглашались гости, часто — симпатичные девушки. В одной из комнат на огромной тахте возлежал обложенный подушками Махмудик — в золотой тюбетейке и расшитом шелковом халате. Саша с Яшей вели себя по отношению к нему крайне подобострастно: приседали, кланялись, складывая у груди ладони: «Чего изволите, величайший?» Шах обводил всех полупрезрительным взглядом и командовал: «Ты — пойди сделай мне чай! А ты — помой арбуз!» Постепенно возник целый культ Махмудика, в котором участвовали лучшие представители душанбинской богемы. Если в ситуацию попадали люди со стороны, не посвященные в суть происходившего, то очень скоро крыша у них начинала ехать. Махмудик вел себя безукоризненно, ни перед кем не смущался и был готов спокойно протянуть какому-нибудь чиновнику из Министерства культуры туфлю для поцелуя. А то и девушке. И целовали! Такая была накачана атмосфера.