Тропою грома
Шрифт:
— Меня тоже пробрало, — пробормотал он.
Никто его не услышал.
— Это прекрасно, — сказал Мако.
Исаак посмотрел на его спину.
— Прекрасно?
— Да.
— Ах, вы имеете в виду пейзаж.
— Да, и это тоже. Но не только это. Еще и другое.
Исаак рассмеялся.
— Только что я хотел назвать вас рационалистом, потому что на все у вас есть резоны и основания и объяснения, а теперь уже не могу так вас назвать.
Мако обернулся и посмотрел на
— Какая польза в ярлыках?.. Я мечтаю о таком дне, Финкельберг, когда не будет никаких ярлыков. Я мечтаю о красоте. Я люблю все, что красиво и свободно, я люблю свободных людей. Я хочу проникнуть глубже, чем название, и там найти доброе и прекрасное. Когда-нибудь все люди этого захотят. Они и сейчас хотят, но сами об этом не знают. Я люблю свой народ, но я знаю, что он вовсе не самый лучший из всех народов. Я хочу любить и другие народы, но как я могу любить тех, кто угнетает мой народ?.. Я должен бороться с ними. Но когда мы станем свободны, тогда я научусь любить их… А теперь мне пора идти.
«Интересно, — думал Исаак, — есть ли и в других деревнях такие же, как Мако? Много ли таких в Африке? Быть может, уже многие африканцы начинают так же, как он, нащупывать свою дорогу; уже начинают находить слова для выражения своих чувств; и так же, как вот этот Мако, без злобы, но с твердостью уже заговаривают о борьбе? Насколько все показательно для Африки?»
— Я пойду с вами, — сказал Ленни.
— Очень рад, что вы у нас побывали, — сказал Исаак. — Как-нибудь опять соберемся.
Мако и Ленни вышли в теплый, пронизанный лунным светом полумрак и зашагали вниз по склону, по направлению к Стиллевельду.
Исаак смотрел им вслед, пока они не исчезли из виду.
«Интересно, — сказал он про себя. — Очень интересно».
Потом он запер дверь, прошел к себе в комнату и, усевшись за стол, стал описывать этот вечер в своем дневнике.
— Так как же? — спросил Мако. — Какое у вас впечатление от здешней жизни?
— Уж очень бедно живут, — сказал Ленни.
— Тут все бедно живут, даже кое-кто из белых.
— Дело не просто в бедности.
— A-а. Вы имеете в виду их психологию?
— Сам не знаю… Посмотрите, какой у них у всех вид.
— Да, нам немного легче, — сказал Мако. — Земля наша собственная. И ее больше, чем у вас. И воды у нас больше. Мы не так зависим от белых фермеров. Но и мы очень бедны.
— Вы видали, какая у них кожа?
Мако усмехнулся в темноте.
— Да. Видел. Это от воды. Вода плохая. Да и еда не лучше. А денег зарабатывают гроши.
— Если бы знать, как им помочь!.. Я бы
Они прошли по затихшей Большой улице, поднялись на холм и остановились. Позади, в котловине, ютился Стиллевельд; впереди, в более просторной и более плодородной долине, лежал крааль Мако.
Ленни взглянул на Мако и протянул ему руку.
— Спокойной ночи. Я очень рад, что познакомился с вами.
— Мы еще встретимся, — сказал Мако. — Выдастся у вас свободный вечер — приходите ко мне. Когда хотите. Я вам дам что-нибудь почитать, у меня есть книги. Доброй ночи.
Мако ушел, но Ленни еще долго стоял, глядя вниз, в долину. Он устал, но идти домой не хотелось, его одолевало какое-то беспокойство. Выбрав гладкий, круглый камень, он присел на него. Кругом было тихо. Ему и хотелось тишины. Но в душе ворочалась глухая тоска, усиливаясь с каждой минутой. Наконец она стала невыносимой. Одиночество давило ему сердце. Он запретил себе поддаваться этому чувству, но от этого стало только хуже. Ему нужно было, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно поговорить и посмеяться…
Он подумал о Селии. Вот если бы она сейчас была с ним! Послушать бы ее смех и веселую болтовню. Надо написать ей письмо, может быть, это принесет ему облегчение. Сегодняшний вечер у Финкельберга пробудил в нем память о веселых вечерах в Кейптауне с ребятами…
Селия. Селия… Хорошо бы сейчас быть с ней… Он закрыл глаза и постарался представить ее себе в любимой позе. Селия. Селия. Селия любит его. Она хорошая девушка. А какая красавица. И настоящий друг. Они все делали вместе. Селия…
Откуда-то из темноты донесся легкий шорох. Он быстро повернул голову и насторожился. Вдруг это Сари Вильер?.. Он долго сидел, вглядываясь в темноту, напрягая слух, но все было безмолвно.
— Дурак! — сердито пробормотал он.
Он закурил папиросу и с раздражением отшвырнул обгорелую спичку. Бессильный гнев поднялся в нем, потом угас. Какое право он имеет сердиться? Какие у него основания ожидать, что она придет? Он поднялся и решительно зашагал по направлению к Стиллевельду.
III
Косой луч утреннего солнца скользнул в окошко и упал на лицо спящей Мейбл. Во сне она казалась очень юной, совсем девочкой. Дерзкое, задорное, самодовольное выражение исчезло. Одна рука была беспомощно подсунута под щеку. Полные губы полуоткрыты. Во сне к Мейбл возвращалось детство.
Старуха склонилась над постелью, собираясь растолкать дочь, но зрелище этой детской безмятежности остановило ее руку; взгляд ее потеплел, и ласковые морщинки обозначились по сторонам рта.