Тропою снов

Чернышева Наталья Сергеевна

Краткий миг, словно падение с неимоверной высоты. Я испуганно зажмурилась, а открыв глаза, обнаружила, что мы, все трое, стоим на берегу озера, а от Храма осталось лишь отражение на поверхности воды, спокойной, несмотря на моросящий мелкий дождик.

Я осторожно потерла руку, по которой получила от Сумрака. Мне показалось, будто к коже в том месте прилипло что-то вроде легкой клейкой паутинки из тех, что летают по воздуху в разгар бабьего лета.

Верховный отпустил Юлеськино ухо, уселся на ближайший валун, закинув ногу на ногу, и жестом велел объясниться. Взгляд

у него был… ой. Такого взгляда никому не пожелаю. И еще эта его всегдашняя улыбочка. В последний раз он так улыбался, когда перед ним поставили пойманную Матахри.

Юлеська мялся и сопел, не зная с чего начать и чем закончить.

Аль-нданн Баирну умел убийственно внимать. Ему достаточно было услышать что-либо, чтобы это прозвучало глупо. И Юлеська это прекрасно понимал. Понимал, что его слова, все, сколько он успеет разыскать, прозвучат глупо. Так, что от стыда потом не отмоешься до самой старости… Но и промолчать нельзя было тоже.

— Я… я люблю ее! — выкрикнул он вдруг, кусая губы. — Я ее никому, — он задохнулся, и упрямо продолжил, — никому не отдам! Даже тебе, слышишь?

Я прижала ладони к щекам. Ой, дура-ак… Я еще могла как-то терпеть его глупую ревность, но чтоб Верховному такое высказать… дурак, что тут скажешь, дурак и есть! Ой, что с ним сейчас будет!

Я осторожно поглядела на Верховного. Что он сделает, как мальчишку глупого накажет? Но Баирну больше не улыбался. На мгновение его лицо стало печальным и строгим, и я удивилась, но уже в следующий миг странное это выражение пропало; Верховный стал вновь, как всегда, невозмутимым и спокойным, навроде камня, на котором сидел. Он посмотрел на меня, и я не выдержала, отвела взгляд.

Ну я-то что могу поделать с Юлеськой? Вбил себе в голову эту любовь, а она же ничего, кроме бед, нам обоим не приносит. И вот уже до вершины Храма довело. Сделать бы что-нибудь с этим дуралеем, чтобы он перестал мне надоедать…

Верховный снова посмотрел на Юлеську. Потом опять на меня. Взгляд обжигал яростным гневом. То, что мы оба полезли к Храму, не имея на то никаких прав, даром нам не обойдется, можно даже не мечтать. Счастье, что еще в живых остались. За Юлеську, поскольку он несовершеннолетний и своего ралинза еще не имеет, ответят его родичи. А чтобы нам обоим жизнь сахарной не показалась, придется нам на некоторое время заняться чисткой городских улиц и водостоков. Это работа простая, наличия ралинза не требует, так что мы справимся. Заодно подумаем над своим поведением.

Верховный поднялся, считая разговор оконченным. И исчез, как умел лишь только он один, во мгновение ока, без следа. Раз, и не стало его. Лишь воздух еще хранил жар его громадной ауры.

— Балбес, — прошипела я Юлеське.

— Сама такая, — огрызнулся он.

— Юлеся, — решительно сказала я, — Ты мне кто угодно, только не жених. Поэтому прекращай страдать глупостями! Прекращай, слышишь?

— Все равно, — упрямо сказал он, пиная носком ботинка валун. — Все равно я на тебе женюсь.

— Женится он, — фыркнула я. — А меня спрашивать что, совсем не надо?

Он упрямо молчал, глядя себе под ноги.

— Да

я лучше с жабой лягу, чем тебя поцелую! — выкрикнула я. — Понял, да? И отстань от меня! И не приставай ко мне больше!

— Сама ты жаба, лягва пупырчатая, бревно замороженное! — заорал в ответ Юлеська и вдруг закончил неожиданно:- Но все равно я на тебе женюсь!

— Сопли подбери. Тоже мне, женишок нашелся, — устало сказала я.

Слишком много сегодня выпало мне настоящих чувств. Слишком много для одного дня. Я порядком от них устала уже. Оказывается, душу тоже намозолить можно…

Я толкнула Юлеську, отпихивая его с дороги, и пошла прочь. Еще на вершине Храма я истратила немало сил. Тогда, в запале, я этого не ощущала, и перед Верховным тоже ничего не почувствовала, зато сейчас навалилось с лихвой. Усталость, головная боль. Сейчас выпить бы горячего, забраться под теплое одеяло и выспаться вволю…

— Все равно, — полетел мне в спину Юлеськин крик. — Все равно ты будешь моей! Слышишь? Все равно ты будешь со мной! Слышишь меня?!

Я обернулась лишь на порядочном расстоянии, уже взобравшись по лестнице на набережную. Здесь, за высокими кустами, Юлеська уже не мог меня заметить, зато мне его видно было хорошо. Он сидел на камнях, и столько отчаяния было в его позе, что мне стало совестно. Кажется, он даже плакал… не стесняясь, кого там было стесняться, в такую непогоду желающих прогуляться по пляжу попросту не нашлось.

И пусть. А что мне еще делать? Замуж идти за него, нелюбимого? Чтобы от мук его избавить? А меня кто избавит? Ведь мне всю жизнь придется жить с человеком, которого я ни на вот столечко не люблю и никогда полюбить не сумею! Нет уж. Так честнее. Поплачет он и уймется. Найдет себе другую девчонку, подумаешь. Я вспомнила, как он кидал камни в пленную Матахри, и обозлилась еще больше. Не пойду я за него замуж. Пускай как хочет, пусть делает что хочет, я за него не пойду! Для любви надо, чтобы любили двое. А так, наполовинку, добра не будет для обоих. Все, довольно! Не хочу больше думать об этом…

Небо совсем уже почернело от тяжелых, низких туч. Дождь припустил посильнее.

Отвратный день.

Но только оказавшись дома, я поняла, что ворох сегодняшних неприятностей еще не закончился. Матахри, о которой, честно говоря, я уже успела позабыть, лежала на полу в глубоком забытье. Она, наверное, долго сидела перед пустым кувшином, а пить хотелось все сильнее и сильнее. И вот она решила пройти на кухню, взять воду там. Но не дошла, растянулась перед самым порогом. И кувшин разбила… Вдребезги!

Я торопливо склонилась над нею. И был миг, когда меня охватило ужасом: показалось вдруг, что все, она погибла. Но нет, она была еще жива. Только очень, очень больна. Жар сжигал ее изнутри, и чем помочь, я не знала. Да. Дождливая ночь и холодное утро на храмовой площади даром ей не прошли. Пленная дорей-нданна простыла и заболела. А, может, она заболела еще раньше. Вряд ли пленившие ее аль-воины по дороге в Накеормай заботились о том, чтобы ей не было холодно, чтобы сквозняки не продували насквозь спину, а одежду не полоскал дождь…