Тропою снов

Чернышева Наталья Сергеевна

— Пусти, — прошептала я и добавила зачем-то:- Пожалуйста.

И только потом сообразила, что повторяю Юлеськины слова.

Храму нельзя приказывать, можно только просить. И этого как раз не понимали все те, кто пытался оспорить у аль-нданна Баирну его место Верховного. Храм сам избирает себе Хранителей. А по какому принципу, попробой пойми. Вот ко мне он привязался, хотя я поистине не просила. А Юлеську Храм впустил только потому, что каждый человек вправе придти и потребовать начального Посвящения. То, что человек этот может оказаться

глупцом, дурнем или самоуверенным мальчишкой, Храма уже не касалось.

Мягкое сияние обняло меня, окутало плотным коконом чистого Света. Накатило громадным всеобъемлющим чувством, в котором сплелось все. Забота матери о маленьких детях. Гордость отца за подрастающих сыновей. Благодарность детей престарелым родителям. Нежность влюбленных. Глубокая привязанность к родному дому, городу, Пределу. Любовь к нашему миру и ко всей Спирали Миров, летящей сквозь безбрежный хаос Междумирья.

Любовь…

Хотелось замереть, раствориться в бушующем потоке безвозвратно. Стать частью той безграничной Любви, что оживотворяет все миры бесконечной Спирали, несмотря ни на что и вопреки всему.

Так легко, так просто… Отдаться потоку и уйти вслед за ним навсегда… И, может быть, превратившись в чистое чувство, поднять из хаоса Междумирья сотни и тысячи новых миров, вплести их, вновь рожденные, в Спираль, самой обратиться в один из них…

Стать чувством.

Уйти навсегда…

Я уходила, я уже почти ушла насовсем, когда пронзило вдруг запоздалым страхом: Юлеська! Я не могла его бросить. Из-за меня он полез сюда, один, без подготовки, такой глупый, такой беспомощный… Я должна его остановить! Обязана!

И словно вырвало что-то из водоворота, вынесло на поверхность. Я оказалась на небольшой площадке, летящей ввысь, в пронзительную синеву неба. Глубоко внизу пенились кружевными волнами залитые солнцем облака. Под облаками, я помнила это отрешенным знанием Храма, стоял огромный город, и над городом вновь начинал моросить мелкий осенний дождик. Но здесь ярко светило солнце, и облака были одеты в нарядные праздничные кружева, ничуть не похожие на мрачный темно-серый ковер, видимый с земли…

— Юлеська, — беспомощно выговорила я.

В центре площадки выложен был цветной мозаикой треугольник. Толстая белая черта отделяла его от остального пространства. По углам треугольника вздымались ввысь колонны трех оттенков — белого, серого и черного. Самая толстая, черная, была с доброе дерево в обхвате, белая — раза в два поменьше, ну а серая вовсе выглядела туго натянутым нуром не толще мизинца…

Внезапно я поняла — колонны были не из камня. Они состояли каждая из одной изначальной Силы — Тьма, Свет и Сумрак. Где-то в совсем уже немыслимой вышине они сходились в одну точку. И эта далекая точка, маленькая, почти невидимая, пугала до одури.

Прямой портал в Междумирье, вот чем она была. Я представила, что случится, если встать в центре треугольника, как раз под нею, и мне стало очень жутко, до дрожи в коленках.

Юлеська

тоже испугался. Он стоял у черты и не находил в себе мужества сделать шаг. Вся его безрассудная глупость исчезла, едва только он понял, что натворил.

— Юлеся…

— Не подходи! — крикнул он. — Не подходи, а то шагну… туда…

— Не надо! — быстро сказала я. — Дай мне руку. Дай. И уйдем отсюда, пока Баирну не вернулся. Ох, и влетит же нам обоим…

Он стоял, кусая губы, словно обдумывал мои слова. А что тут думать-то? Ноги отсюда делать надо, и побыстрее. Пока Верховный и впрямь не вернулся.

— Поцелуй меня, — сказал вдруг Юлеська. — Поцелуй, тогда отойду!

Вот глупый. Можно подумать, между нами что-то изменится от этого поцелуя! Так я ему и сказала, добавив:

— Не дури!

— Поцелуй, иначе шагну!

И он занес ногу над белой чертой.

Стоит только ее пересечь, и дороги назад уже не будет. Там, в центре площадки, Юлеське придется выбирать ни много ни мало, — свою дальнейшую судьбу. И если он ошибется, если ему не хватит сил, он погибнет. Отправится прямиком в Междумирье, на сорок жизней вниз по Спирали. То-то и точка портала снизилась, стала ощутимо крупнее. Ни дать ни взять жадная пасть, нависшая над головой.

— Ты вверх посмотри, дурень, — нервно сказала я. — Видишь? Нравится?

Юлеська поднял голову, да так и замер с занесенной ступней, позабыв поставить ее на место. Его явно впечатлило еще сильнее, чем меня.

Жутью веяло от безодибного на первый взгляд, тускло-серого кругляша. Жутью, и смертной тоской. Не могу сказать, но при одном взгляде на эту штуку замирало сердце, и ноги отказывались держать. Мне показалось, что она опять снизилась и укрупнилась. Ужас взвыл во мне на тысячи голосов.

— А теперь осторожно… шаг назад… давай, Юлеся. Дай руку!

Полыхнуло вдруг нестерпимым жаром. Колонна Света внезапно раздвоилась, и вторая ее половина начала падать прямо на нас, заливая мир ослепительным сиянием, выжигая вокруг все тени. Юлеська заорал не своим голосом… я шарахнулась и въехала рукой прямиком в столб Сумрака. Зажмурилась, ожидая, что вот сейчас мне полруки и срежет напрочь, и отрезанная кисть перелетит за край, канет в безбрежное облачное море… еще на голову кому-нибудь из горожан свалится. Но рука осталась целой. Лишь мазнуло по коже влажным, невесомым теплом. И все…

Я открыла глаза, не доверяя своим чувствам. Нет, рука была на месте. И Юлеська тоже прекратил верещать. Нет, он не умер, не растворился в портале, ведущем в Междумирье. Просто я на его месте тоже не посмела бы рот раскрывать для визга. Злющий аль-нданн Баирну держал его за ухо, и это было то еще зрелище, можете мне поверить. Ведь Юлеська выше Верховного на целую голову! Но зато сразу видать, кто из них двоих дурак. И рост не помеха.

Все, решительно подумалось мне словно бы со стороны, как про чужое. Сейчас нам головы оторвут, обоим. Вот прямо сейчас…