Тропы Песен
Шрифт:
Старик закусил губу и скупо пролил по одной или по две слезинки на каждую щеку. Потом взвалил седло на плечо и, больше не оборачиваясь, вместе со мной пошел на дорогу.
Когда мы шли так вдоль дороги, нас подобрал один из ханов, ехавший на своем «лендровере».
Это был пожилой мужчина с прямой спиной, в монокле, имевший некоторое представление о Европе. Он владел домом и плодовыми садами в Ширазе; но каждую весну он объезжал своих родичей и помогал им.
Он отвез меня в шатер, где его собратья-ханы собирались для того, чтобы обсудить дальнейшие действия. Один из них оказался модным щеголем в стеганой желтой горнолыжной куртке. На его коже был явно горнолыжный
Хан, к голосу которого все они прислушивались, был жилистым мужчиной с крючковатым носом и порослью седой щетины на подбородке. Он сидел на килиме и выслушивал доводы остальных, не поводя бровью. Затем он взял клочок бумаги и шариковой ручкой нарисовал на нем какие-то волнистые линии.
Они обозначали порядок, в котором родственные кланы должны перемещаться по следующему отрезку территории.
Та же сцена описана в Книге Бытия (13:9): бедуинский шейх Авраам выказывает обеспокоенность тем, что его пастухи начнут ссориться с пастухами Лота: «Не вся ли земля пред тобою? отделись же от меня. Если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево».
Любое переселение кочевников должно быть организовано четко и гибко, как военный поход. Позади — иссохшая трава. Впереди проходы могут быть засыпаны снегом.
Большинство номадов называют себя «хозяевами» пути переселения (по-арабски Иль-Pax, «Путь»), но на самом деле они всего лишь заявляют о своих сезонных правах на выпас скота. Так время и пространство растворяются друг в друге: месяц и часть дороги делаются синонимами.
Однако передвижение кочевника — в отличие от охотника — не зависит от его собственных хотений. Скорее, это организованное сопровождение скота, в которой инстинктивное чувство сторон света давно приглушено одомашниванием. Это занятие требует навыков и сопряжено с риском. Подобно Иову, кочевник может разориться за один сезон: такая участь постигла номадов в Сахеле, или животноводческие компании в Вайоминге в «великую белую зиму» 1886–1887.
В неблагоприятную пору искушение кочевника отбиться ж сторону от выбранного пути непреодолимо; однако там его уже поджидает армия с автоматами.
— Армия, — говорил старый хан, мой друг, — пришла теперь на смену льву и волку.
Nomos по-гречески означает «пастбище», и «номадом» звался вождь, или глава рода, отвечавший за распределение пастбищ. Поэтому слово nomos также стало означать «закон», «справедливое распределение», «то, что установлено обычаем» — а тем самым и основу всего западного законодательства.
Глагол nemein — «пастись», «выпасать», «бродить», «распространяться» — уже у Гомера употребляется во втором значении: «раздавать», «делить» или «распределять» — особенно когда речь идет о земле, почестях, мясе или вине. Nemesis — это «раздача справедливости», а также «божественной справедливости». Nomisma означает «мелкую монетку» — отсюда «нумизматика».
Кочевниками, известными Гомеру, были гиппомолги («доящие кобылиц») — скифы, которые скитались в повозках по степям нынешней Южной России. Этот народ хоронил своих вождей под земляными курганами, вместе с лошадьми и золотыми сокровищами.
Однако истоки кочевой жизни установить очень трудно.
Мадам Дитерлен, старая африканистка, угощала меня кофе в своем караване у края скалы догонов. Я спросил у нее, какие следы жизни бороро пёль — сахельских скотоводов — увидел бы археолог после того, как они снимут свой лагерь.
Она на минуту задумалась, а потом ответила:
— Они разбрасывают пепел от своих костров. Впрочем, нет ваш археолог
Макс Вебер прослеживает происхождение современного капитализма, возводя его к тем кальвинистам, которые, вопреки притче о верблюде и игольном ушке, провозглашали доктрину справедливого вознаграждения за труд. Однако само представление о перемещении и о возрастании «живого богатства» имеет историю столь же давнюю, что и само скотоводство. Одомашненные животные, как и деньги, имели свободное «обращение», и английское слово currency («валюта») буквально означает «то, что бежит», от французского courir «бежать». По сути, все наши слова, имеющие отношение к деньгам, — capital, stock, pecuniary, chattel, cattle, — a возможно, и само понятие «роста» — восходят еще к древнему пастушьему быту. [42] .
42
Соответственно: capital (состояние (англ.)) восходит к латинскому capes, capitis — «голова»; английское stock, наряду с прочим, означает не только «(акционерный, финансовый) капитал», но также «поголовье скота»; pecuniary (денежный(англ.)) восходит к латинскому pecus — «деньги», «скот», (англ.); английские chattel (движимое имущество) и cattle (скот) равно восходят через ст. — фр. chatel к лат. capitate. — Прим. перев.
Мы подходили к Персеполю в дождь. Кашкаиты промокли насквозь и казались счастливыми, животные тоже промокли; когда дождь прекратился, кочевники стряхнули воду с накидок и зашагали дальше танцующей походкой. Мы прошли мимо плодового сада, обнесенного глиняной стеной. После дождя в воздухе сильно пахло цветами апельсина.
43
Акт II, сцена 5 (перевод Э. Линецкой). — Прим. перев.
Рядом со мной шагал юноша. Он обменялся быстрым взглядом с девушкой, ехавшей позади матери на верблюде, но верблюд шел быстрее нас.
Не доходя пяти километров до Персеполя, мы поравнялись с какими-то огромными куполообразными шатрами, которые как раз возводили рабочие: сюда Шах-ин-Шах позвал всякий царственный сброд на свою июньскую коронацию. Шатры для него были разработаны фирмой французских декораторов «Янсен».
Кто-то что-то кричал по-французски.
Я пытался разговорить юношу-кашкаита, чтобы он что-то сказал про эти шатры или хотя бы поглядел на них. Но он только пожал плечами и отвернулся — и мы продолжали идти к Персеполю.
Проходя по Персеполю, я смотрел на желобчатые колонны, на портики, на львов, быков и грифонов; на гладкую, почти металлическую отделку камня, на бесконечные строки надписей, кричащих о мании величия: «Я… я… я… Царь… Царь… сжег… убил… пленил…»
Мои симпатии были на стороне Александра, который сжег этот город.
Я снова попытался уговорить юношу-кашкаита поглядеть на эти руины. Он снова пожал плечами. Ему было все равно, что Персеполь, что рухнувший спичечный домик, — и мы продолжали идти дальше, в горы.