Тройная игра афериста
Шрифт:
• Настя.
• Тебе тут смотреть теперь не стоит, Настюха, мы их немножко бить будем,
ничего приятного. Ты иди в нашу лодку, видишь какая красивая, как я и обещал.
Не лодка - чайка. А знаешь, какая быстрая. Иди и посиди там. Искупайся, если
хочешь. А мы скоро.
Потом я присел и спросил у Гиви:
• Будешь говорить правду?
• Все скажу дорогой, - попытался тот привстать, но охранник ногой уложил его
на место.
• Какая это у вас по счету девочка?
• Это не я, это все он.
• Я спрашиваю какая?
• Седьмая, - выдавил он.
• И не жалко?
• Что их жалеть, блядей русских, - неожиданно не сдержался пузан, -
звали!
• Ясно!
– я встал.
– Ребята, отведите их, что б девочка не видела. Потом
зароете. Филин, выпить не привез?
• Привез, - сказал Филин, глядя на меня с интересом, - знал, что после такой
встряски потребуется тебе. А теперь думаю, что зря вез.
• Правильно думаешь, - сказал я равнодушно. Пивка вот выпью, у меня еще
должно было не согреться пару бутылок. А вина не хочу, прошел запой. Вот, еще
одна дочка образовалась, хоть пансион благородных девиц открывай. Будешь
пиво?
• Буду, - сказал Филин, - продолжая смотреть на меня с откровенным
удовольствием.
– Не ошибся я в тебе, Верт, и кликуха твоя тебе скоро будет
полностью соответствовать. Был Адвокат, а родился Мертвый Зверь.
Глава 9
Похмелья и в самом деле не было. Утром я встал свежий. Очевидно испуг и ярость выделили какой-то химический элемент, уничтоживший похмельный яд. Впрочем, я не биохимик, пусть над этим ученые думают. Надо им подсказать: лучший метод лечения от алкоголизма - испуг. Берем алкаша, пугаем его до икоты... И никакого похмелья. Идея претендует на Нобелевскую премию. Надо нам с Филиным открыть уникальную больницу по лечению алкоголиков. Спецбольницу. С решетками и санитарами в форме вертухаев.
Я сидел в кафе гостиницы, пил кофе и катал в голове эту муру. Идея спецлечебницы меня рассмешила. Особенно, когда я представил себе, что излечение будет стопроцентное. Тех, кто не вылечится, мы с Филиным будем закапывать в песочек.
Я фыркнул и, подняв голову от чашки с кофе, обнаружил напротив Белого. Пацан, как видно, сидел тут уже давно. Мне стало неловко, что я его не замечал, и я сказал:
• Что сидишь тихо, как мышка. Я тут задумался...
• Ничего, ничего, - сказал Белый, - я собственно, не хотел отвлекать. Вы, наверное, не помните, что мне позавчера рассказывали?
• Признаться, нет.
• Я вот записал на магнитофон, с вашего разрешения. Хотите послушать?
• Ну, давай, - сказал я, несколько удивленный предложением.
Пацан включил аккуратный диктофончик, похожий на пачку сигарет, и я услышал свой пьяный голос. Несмотря на опьянение, трепался я бойко, а уж в фантазии вообще превзошел себя трезвого. Я слушал с интересом и, даже, подумал - не уйти ли мне в писатели.
Жизнь на зоне всегда насыщенна событиями. Зэки постоянно создают друг другу крупные и мелкие неприятности, насыщая эту жизнь коммунальными "разборками", а начальство добавляет жару в костер страстей. Профессор абстрагировался от этой мелочной возни, удачно прикрывая неординарность своего поведения частичной ненормальностью. Но администрация не могла себе позволить допустить отстраненности какого-то осужденного от склок дружного семейства ИТУ-9, а в сумасшествие интеллигента не верила. Поэтому, пока ум профессора витал в эмпириях, шкодливое подсознание активно участвовало в жизни зоны, навлекая на профессора изменение режима на "строгий усиленный". Зловещая тень БУРа уже почти покрыла недальновидный спинной мозг вместе с витающим в облаках, головным, когда педантичный майор Момот попытался вмешаться в стройное течение событий.
Майора
Войдя в кабинет начальника санчасти, профессор обнаружил Толю-Жопу, равнодушно стоящего у окна и чистенького Момота, сосредоточено отлавливающего незримую грязь на колпачке авторучки. После того, как майор закончил многосложную операцию с марлевыми тампонами и спиртом и удовлетворенно положил стерилизованную авторучку на стол, профессору была заново рассказана предыстория его болезни, с небольшими научными комментариями по поводу открытия палочки Коха. После этого монолога добросовестный Момот задал основной вопрос:
– Вам все понятно, гражданин осужденный?
В кабинете наступила напряженная тишина. Даже прапорщик Ковшов прервал на миг перманентную зевоту и вперил оловянные глаза в гражданина Брикмана.
Активный спинной мозг не стал на этот раз советоваться с отвлеченным сознанием профессора, а сообщил бойко:
– Чего темнишь, начальник. В БУР упрятать хочешь, так не темни крути вола. А чернуху мне кидать нечего, в гробу я всех вас, волков тряпичных, видал в белых галошах.
– Вы слышали, товарищ прапорщик?
– монотонно спросил майор.
Толя-Жопа слышал подобное уже 20 лет. Сказанное не вызывало у него никаких эмоций. Он и сам на подобный вопрос ответил бы точно так. Поэтому прапорщик Ковшов зевнул и мотнул головой сверху вниз.
– Отконвоируйте его в дежурную часть, - приказал майор, - рапорт доставит мой санитар.
Толя-Жопа ничего на свете не боялся. Он обладал завидным здоровьем, в любую погоду исполнял свою службу без бушлата или шинели, презрительно поглядывая на мерзнущих коллег, каждый день съедал здоровенный шмат деревенского сала, ничего, кроме пива, не пил и при необходимости мог уложить быка ударом кулака между рогов. Но невидимые палочки Коха вызывали в его невежественной головке смутную неприязнь. И, если, например, про гром Толя-Жопа еще со школы прапорщиков имел научное объяснение, что "это молнии стукаются в небе", то палочки туберкулеза все-таки его настораживали. Поэтому Ковшов уперся, сказав:
– Чего это я его в дежурку поведу, волка тряпичного? Он там всех перезаразит этими бацильными палочками.
В глубине души санитарный майор тоже не питал доверия к таинственным палочкам. Он предпочел бы, конечно, чтоб они витали в помещении охраны, чем в великолепном дизайне санчасти, но по нелепой прихоти судьбы его вотчина носила лечебное направление. А туберкулез никак нельзя было отнести к нарушению режима. Поэтому в кабинете повисло тревожное молчание, во время которого прапорщик смотрел на майора, а майор на блестящую столешницу. Профессор же смотрел прямо перед собой. Его сознание в этот момент обдумывало вопросы структурной лингвистики, а подсознание чесалось и мечтало о глотке чифира и жирном педерасте.
Напряжение разрядило селекторное сообщение. Жестяной голос начальника оперативно-режимной службы майора Токарева разыскивал осужденного Брикмана для предоставления его в штаб.
Майор Токарев отличался высоким ростом, военной выправкой, металлической дикцией и непримиримостью к нарушениям режима содержания. Он был прислан в Калининград из Москвы, свою службу в колонии расценивал, как ступень к передвижению в Управление, успел уже уволить трех оперативников, поймав их во время продажи чая осужденным, и в чем-то превосходил даже главного человека лагеря полковника Васильева.