Трудная проблема сознания
Шрифт:
Между тем в середине XVIII века стало очевидно, что лейбни — це- вольфовская система предустановленной гармонии души и тела плохо согласуется с общей идеологией набирающего силу Просвещения. Эта идеология опиралась на здравый смысл, для которого учение о предустановленной гармонии казалось слишком уж экстравагантным и фантастичным. Поэтому с 40–х гг. XVIII столетия все больший вес обретает «исправленная», или «улучшенная», теория естественного влияния [87] . Дальше — больше. Европейские мыслители начинают все чаще говорить о том, что если физическое может воздействовать на ментальное, то почему бы не предположить, что оно может порождать ментальное? При таком подходе сразу отпадает вопрос о возможности взаимодействия двух разнородных субстанций — отпадает просто потому, что двух субстанций не существует. Есть одна субстанция — материя, и она продуцирует сознание.
[87]
Эта «исправленная» теория естественного влияния, подразумевавшая, что тела, к примеру, не сами производят ментальные
Возможность такого решения в принципиальном плане обосновывал еще Локк, но он не считал его единственным вариантом. Идеи Локка радикализировал Вольтер, провозгласивший сознание свойством мозга. Тезис Вольтера подхватили и развили его более молодые соотечественники — Ламетри, Дидро и Гольбах. Получили они прописку и за пределами Франции. В Германии подобные взгляды отстаивал, к примеру, Хиссман, в Англии — Пристли [88] . Таким образом, натуралистические решения, характерные для современной дискуссионной среды, сформировались уже в те времена.
[88]
См.: Hissmann M. Psychologische Versuche. Ein Beitrag zur esoterischen Logik. Frankfurt und Lpz., 1777. S. 248–249; Priestley J. Disquisitions relating to Matter and Spirit. L., 1777.
Но они, еще раз подчеркну, не были доминирующими. В XVII и XVIII веках интересующая нас проблема сознания рассматривалась главным образом в дуалистической и теологической перспективе, которая совершенно маргинальна в наши дни [89] . В этом — существенное отличие старых и новых контекстов «трудной проблемы».
И сразу отмечу, что сам этот факт является свидетельством, позитивных изменений. Ведь теологическая заряженность большинства прежних систем — как убедительно показал еще Кант — это признак их глубинной догматичности, которая противоречит самой природе науки и философии. При выведении же за скобки понятия Бога как объяснительного принципа количество возможных решений вопроса об онтологическом статусе сознания резко сужается. И самым предпочтительным может оказаться именно тот путь, который избирает большинство современных авторов и который в свое время уже опробовали Ламетри, Пристли и другие радикальные умы.
[89]
Главным защитником субстанциального дуализма среди современных аналитических философов (в российской философии таковым оказывается, пожалуй, В. К. Шохин, и о маргинальности дуалистических взглядов в нашем философском сообществе можно говорить лишь условно) является Р. Суинберн, автор «Эволюции души» (1986). Но даже он подчеркивает отличия своей позиции — «мягкого дуализма» — от картезианской версии этой доктрины, отмечая, что считает невозможным высказать что-либо определенное о природе субстанциальной души, — см.: Swinburne R. The Evolution of the Soul. Rev. ed. Oxford, 1997. P. 10. И этот мягкий дуализм сводится К утверждению, что «личности могут — это логически возможно — сохранять свое бытие при прекращении существования тел» — ibid. P. 154. Если Суинберн хочет сказать, что из того, что мы можем помыслить ситуацию, когда разрушение мозга не приводит к исчезновению личности, т. е. определенной совокупности сознательных состояний, можно сделать вывод, что сознание существует на ином, нежели мозг, носителе, т. е. является состоянием нематериальной души, то очевидно, что это не вытекает из принятых посылок. Максимум, что из них можно вывести, — что сознание могло бы быть состоянием души. Если же он просто отождествляет душу с совокупностью состояний сознания, то такой дуализм уже настолько «мягок», что не может быть назван субстанциальным, и он неотличим от так называемого дуализма свойств. Другие проблемы субстанциальных дуалистов видны из дискуссии в этой книге: Green J. В., Palmer S. L. (eds) In Search of the Soul: Four Views of the Mind-Body Problem. Madison, 2005. P. 61–73.
Исходя из сказанного, можно предположить, что сегодняшняя философия сознания является наследницей психологического натурализма Просвещения — с оговоркой о разрыве цепи преемственности, вызванного возрождением теолого — субстанциалистских моделей в конце XVIII и XIX веке как в немецкой философии у Фихте, Шеллинга и Гегеля, так и в других традициях — от Мен де Бирана и Кузена до Брэдли. Однако, хотя в этом тезисе о косвенном наследовании есть рациональное начало, сразу надо предостеречь от его неверных толкований. Суть в том, что при некотором внешнем сходстве с психологическими натуралистами эпохи Просвещения современные философы сознания решают абсолютно другие задачи. И понимание этого обстоятельства, как представляется, должно окончательно убедить читателей этой книги в позитивном отличии современных контекстов «трудной проблемы» от того, что было раньше.
Новые задачи, о которых я сказал, состоят в следующем: если натуралисты XVIII века пытались доказать, что сознание есть продукт мозга, и привлекали для этого как факты, говорящие о зависимости ментальных состояний от физиологических процессов — классическая работа на эту тему — это, конечно, «Человек — машина» (1747) Ламетри, — так и разного рода доводы, вроде того, что ментальное не противостоит физическому, так как ему тоже свойственна некая протяженность (здесь особенно показательны рассуждения Пристли), то современные авторы исходят из тезиса, что мозг так или иначе порождает сознание, и хотят прояснить это отношение.
В этом все дело. Аналитические философы осознали недостаточность простых констатаций производности
На мой взгляд, речь идет об очень важных вещах. Поэтому еще немного задержусь на них. Итак, мы имеем нечто вроде консенсуса в отношении того, что мозг порождает сознание (хотя и это не догма, а просто самое естественное объяснение факта динамического соответствия физических и ментальных процессов). Но ведь это, как сказали бы логики, весьма «слабый» тезис — и не случайно я использую для его формулировки метафорическое выражение «порождает». Данный тезис никак не специфицирует ответ на вопросы: как мозг порождает сознание и почему он порождает его? От ответа на них — т. е. от решения «трудной проблемы» — зависит уточнение онтологического статуса сознания. А поскольку ответы могут быть разными, это означает, что здесь может быть место для различных, возможно даже несовместимых теорий. В любом случае столь расплывчатая формулировка, как «мозг порождает сознание», должна подталкивать философов к тщательным изысканиям. Причем эти изыскания не так уж сильно связаны, скажем, с нейробиологическими исследованиями. Допустим, мы установили, какие нейронные процессы соотнесены с конкретными ментальными состояниями. Это не снимет проблему, так как нам еще надо будет понять, почему эти процессы вызывают такие состояния и реальна ли возможность, что их будет вызывать что-то другое.
Одним словом, при прояснении формулы «мозг порождает сознание» речь должна идти не о фактическом, а о сущностном анализе их соотношения. Но чтобы произвести этот сущностный анализ, совсем не обязательно допускать у нас некую способность проникать в глубины сознания и материи. Сущностный анализ в данном случае совпадает с концептуальным анализом, в уже объясненном смысле: мы должны прояснять сами понятия ментального и физического, т. е. необходимые аспекты нашего мышления о последних, и на этом пути мы сможем выявить то отношение между ментальным и физическим, которое стыкуется с этими концептуальными схемами.
Вот, стало быть, что стоит за прояснением тезиса о зависимости сознания от мозга. Я специально сформулировал это в достаточно абстрактном виде, чтобы читатели ощутили, что за этим тезисом могут скрываться непростые проблемы. Но реальная ситуация еще более интересна — как мы увидим, эти проблемы не только не просты, здесь нечто большее: они прямиком ведут к парадоксам. Иначе говоря: я утверждаю, что, когда мы пытаемся уточнить внешне безобидное положение о зависимости сознания от мозга, мы очень быстро обнаруживаем, что можем оказаться в тупике. Более того, возникает чувство, что, как бы мы ни шли, тупик неизбежен. Это довольно странная ситуация — в чем нам еще предстоит убедиться в ближайших главах. Ведь в них как раз и пойдет речь о возможных — и разнонаправленных — спецификациях Тезиса о порождении мозгом сознания и, как можно предположить, о разных вариантах решения «трудной проблемы сознания». Эти спецификации в известном смысле взаимодополнительны. Более того, может показаться, что они исчерпывают весь спектр возможных решений в контексте общего положения о зависимости сознания от мозга.
Одно из этих решений предложено Джоном Сёрлом, другое — Дэниелом Деннетом, третье — Дэвидом Чалмерсом. Поскольку учения этих мыслителей [90] , олицетворяющих современную аналитическую философию сознания, относительно самостоятельны, порядок их рассмотрения и интерпретации по большому счету неважен. И все же одна из возможных последовательностей представляется более удачной. Объясняется это тем, что система Чалмерса может быть истолкована как своеобразный синтез идей Сёрла и Деннета. Поэтому ее лучше оставить напоследок. Слова о синтезе не могут не пробудить в памяти профессионального философа термины «тезис» и «антитезис». Деннет и Сёрл, кстати, хорошо подходят для их иллюстрации: они и впрямь неприкрытые противоположности — судя хотя бы по их взаимным обвинениям в «интеллектуальной патологии». Чью же концепцию лучше принять за «тезис»? Припомнив Гегеля, трудно удержаться, чтобы не начать с того, кто предлагает внешне простое позитивное решение проблемы сознания, которое соответствует установкам здравого рассудка, исходящего из признания реальности внутреннего мира психических состояний, а на вторую, антитетическую позицию поместить философа, который, напротив, борется с обыденными установками и хочет доказать несуществование или хотя бы иллюзорность сознания. Случайно или нет, но наши будущие герои идеально вписываются в эти характеристики. Сёрл выступает апологетом здравого смысла в решении загадки ментального, а Деннет, напротив, изобретательно разрушает «народный» образ сознания. Так что начнем с Сёрла, а продолжим Деннетом, хотя, конечно, в рассказ будут включены и многие другие персонажи.
[90]
Все они — англоязычные философы. И это не случайно. Немецкие и французские философы заметно отстают в этой области. В Германии в последнее время одно за другим публикуются «Введения в философию сознания» (или «духа»), по в них анализируются в основном англоязычные источники. Нечто подобное мы видим и во Франции, только в меньших масштабах.
Примечания
1 Это не значит, конечно, что периодически кто-нибудь не пытается возобновить эти темы. См., напр.: Суинберн Р. Философия религии в англоамериканской традиции // Философия религии: альманах. М., 2007. С. 89–136.
Я не разделяю точку зрения Ф. Ч. Коплстона, согласно которой историческое движение философской мысли сводится к переодеванию «вечных проблем» в новые культурные платья.
3 Дальше всех пошел, пожалуй, писатель Тибор Фишер, намекавший, что преподавателям философии в такой ситуации пора заняться чем-то более серьезным, к примеру грабежом банков.