Трудная проблема сознания

Васильев Вадим Валерьевич

Внимательные читатели, конечно же, заметили, что я все время закавычиваю словосочетание «трудная проблема сознания». Так происходит не потому, что я внутренне не согласен с этим выражением, а потому, что это, собственно, термин, введенный совсем недавно. Он был придуман австралийским философом Дэвидом Чалмерсом и презентован им на конференции «К научной основе сознания», которая состоялась в Туссане (Аризона, США) в 1994 г. (это был первый опыт, с тех пор подобные конференции — под новым названием «На пути к науке о сознании» — проводятся в Туссане каждые два года и, как правило, вызывают горячий интерес всего «тесного мира») [59] .

[59]

Некоторый спад активности участников — если судить по количеству поданных тезисов — в 2002 и 2004 гг. (см.: Whitekead Ch. Everything I believe might be a delusion. Whoa! Tucson 2004: Ten years on, and are we any nearer to a science of consciousness? // Journal of Consciousness Studies 11: 12 (2004) был преодолен в 2006 г., и, возможно, новая волна превзойдет прежние.

Конференция 1994 г., прошедшая в этом царстве кактусов, громадных моллов и бесплатных автобусов, курсирующих по пустынному центру города, стала настоящей легендой — именно из-за презентации на ней термина «трудная проблема сознания», растиражированного

с тех пор миллионами копий. Вот как рассказывает об этом событии Стюарт Хамерофф, нынешний директор Центра исследований сознания в Туссане: «В день открытия первым выступал очень известный, знаменитый философ, но это была ужасно скучная речь, второй докладчик тоже не блистал, и я уж начал волноваться — ну, вроде драматурга в день премьеры, — что все кончится провалом [60] . Третьим был неизвестный молодой философ по имени Дэвид Чалмерс, с волосами до пояса, в футболке и джинсах, и это был лучший из всех докладов, которые я когда- либо слышал о сознании. Он рассуждал о легких проблемах сознания (таких, как возможность дать отчет, восприятие и т. п.), а затем также и о трудной проблеме сознательного опыта, о том, "каково это быть", о квалиа, или сырых ощущениях. Затем была кофейная пауза и — будучи одним из организаторов конференции — я ходил среди участников и прислушивался, словно драматург в день премьеры. И все они жужжали только о докладе Дэйва и о его "трудной проблеме". Думаю, этот момент действительно гальванизировал международное движение по изучению сознания, поскольку проблема была найдена» [61] .

[60]

 Хамерофф по понятным причинам не называет имен. Но из надежных источников мне известно, что первым выступал влиятельный в 90–е годы философ О. Фланаган, вторым — А. Голдман.

[61]

Blackmore. S. Conversations on consciousness. P. 116.

Мы видим, что «трудная проблема сознания» изначально была противопоставлена Чалмерсом «легким проблемам». Именно о «легких проблемах» шла речь в начале этой главы. Эти проблемы «легки» не в том смысле, что их решение очевидно, а потому, что в принципе понятно, как их решать (по крайней мере так кажется на первый взгляд), а именно: стандартными методами объективных эмпирических наук — моделированием, экспериментами и т. п. Обобщая, можно сказать, что «легкие проблемы сознания» отвечают на вопрос «как работает сознание?», тогда как решение «трудной проблемы» предполагает уточнение онтологического статуса сознания.

Уточнение онтологического статуса сознания подразумевает объяснение отношения сознания и мозга, или ментального и физического. И в этой связи можно усомниться в новизне такой постановки вопроса. Философы тысячи лет пытались ответить на него. Поиски ответа особенно интенсифицировались в Новое время, когда Декарт провел резкую границу между мыслящими и протяженными вещами [62] и этим инициировал многочисленные дискуссии о том, каким образом такие вещи соотносятся друг с другом. В XVII и XVIII веках были перепробованы, кажется, все возможные решения. Не забывали эту проблему и в последующие времена. Особенно актуальной — под именем «проблема сознание — тело» (mind- body problem) — она стала в XX веке, задолго до выступления Чалмерса в Туссане. Почему же тогда ее новое терминологическое одеяние (хотя вскоре мы увидим, что дело не только в нем) произвело столь мощный эффект? Чалмерс предлагает ответ на этот вопрос. Он считает, что термин «проблема сознание — тело» как бы размыт и скрывает в себе несколько разных вопросов — что мешает сфокусироваться на сути.

[62]

 Трактовка Декарта как последовательного дуалиста, впрочем, нередко оспаривается. См., напр.: Clarke D. Descartes's Theory of Mind. Oxford, 2003.

Речь идет о следующих вопросах: как мозг может быть основой субъективного опыта? как мозг может быть основой мышления, или рациональности и интеллекта? как сознание может оказывать влияние на физический мир? Все они, по мнению Чалмерса, «тесно связаны друг с другом, но все же являются несколько разными проблемами» [63] . К примеру, если допустить, что мышление — это некая алгоритмическая деятельность, то вопрос, как мозг может быть основой мышления, сводится к выяснению, каким образом в нем инсталлированы те или иные алгоритмы. И этот вопрос может быть решен без обращения к проблеме онтологического статуса сознания. Третий из упомянутых Чалмерсом вопросов — о влиянии сознания на тело — на первый взгляд не связан с уточнением механизма порождения сознания, хотя позже мы увидим, что именно решение этого вопроса позволяет прояснить данный механизм. «Трудная проблема», тем самым, концентрируется вокруг первого вопроса: «Как мозг может быть основой субъективного опыта?» И именно он, по Чалмерсу, является «реальным ядром проблемы сознание — тело [64] .

[63]

 Blackmore S. Conversations on consciousness. P. 41–42.

[64]

 Ibid.

Хочу обратить внимание, что процитированные места взяты из интервью с Чалмерсом, проведенного С. Блэкмор. В этом интервью, помимо прочего, Чалмерс утверждает, что его «трудная проблема» не является чем-то новым [65] . И в приведенной выше формулировке действительно слышатся традиционные мотивы, если истолковать ее как вопрос о том, каким образом сознание может быть встроено в физическую реальность. Но дело в том, что в оригинальном, «туссанском» виде «трудная проблема сознания» была поставлена несколько иначе (и в ее предварительном обсуждении несколькими страницами выше я учел это), вбирая не только вопрос о том, как объяснить зависимость сознания, или, как иногда выражается Чалмерс, «опыта» (experience), от мозга, но и о том, почему мозг является его основой: «Многие согласны, что опыт возникает на физической основе, но мы не можем как следует объяснить, почему и как он возникает подобным образом» [66] . Этот аспект «почему» не имеет явных прецедентов в прошлом, но сейчас мы сосредоточимся на аспекте «как», тем более что они, конечно же, связаны. Акцентировка на этом моменте, т. е. на положении, что существует сознание и мозг, и задача состоит в том, чтобы понять, как можно мыслить отношение этих реальностей и зависимость одного от другого полезна именно тем, что она позволяет разместить этот вопрос в традиционные контексты и рассматривать ответы на него даже со стороны мыслителей, не принимающих терминологию «трудной проблемы», но занимающихся сходными вещами. И прежде всего надо заметить, что, даже если согласиться, что Чалмерсу удалось сфокусировать проблему сознания, это еще не должно означать, что она будет решаемой. Далеко не все разделяют оптимизм по этому поводу. В конце XX века появилась даже целое

направление «новых мистерианцев» (термин О. Фланагана [67] ), т, е. философов, утверждающих, что проблема отношения сознания и мозга должна остаться «тайной» (mystery).

[65]

Ibid. P. 41.

[66]

Chalmers D, J. Facing up to the problem of consciousness // Explaining Consciousness. P. 11.

[67]

См.: Flanagan O. Consciousness Reconsidered. Cambridge MA, 1992. P. 109. Фланаган говорит именно о «новых мистерианцах», чтобы подчеркнуть натуралистические предпосылки их скептических построений, отсутствовавшие у их предшественников — ibid.

Во главе этого направления — американский философ с необъятными интересами (в поле которых попадают и Шекспир, и формальная логика, и кинематограф, и этика, и мета — философия) Колин Макгинн [68] , но его вдохновителем является Н. Хомский, который в свое время провел различие между «проблемами», допускающими ясное решение, и «тайнами», в понимании которых нет никакого прогресса [69] . Надо, правда, сказать, что сам Хомский не спешит объявлять проблему сознания тайной. К числу таковых он [70] и относит, скорее, вопрос о внутренних причинах поведения». Но его последователи — Макгинн, а также зависящий от Макгинна в этом пункте С. Линкер — обобщили разрозненные замечания Хомского и составили [71] целый реестр тайн, включающий отношение сознания и мозга.

[68]

Макгинн родился в Великобритании в 1950 г., учился в Манчестере и Оксфорде, работал в Лондоне и Оксфорде и перебрался в США лишь на рубеже 90–х гг.: «К концу 80–х годов философия в Британии стала депрессивным занятием» — McGinn С. The Making of a Philosopher. P. 187.

[69]

Chomsky N. Reflections on Language. P. 137–138.

[70]

Позиция Хомского по проблеме сознание — тело (в ее «трудном» аспекте) весьма своеобразна. Он утверждает, что такой проблемы попросту не существует, так как понятие тела с НЬЮТОНОВСКИХ времен лишено какой-либо определенности (см.: Chomsky N. New Horizons in the Study of Language and Mind. Cambridge, 2000. P. 84). Это звучит очень радикально, НО в действительности Хомский вовсе не отрицает существование другой проблемы — сознание — мозг. При этом он не исключает, что эта проблема будет решена вследствие прогресса нейронауки.

[71]

См.: McGinn С. Problems in Philosophy: The Limits of Inquiry. Maiden, 1993; Pinker S. How the Mind Works. L., 1999 (1997). P. 558–565.

Аргументы, приводимые Макгинном в пользу своего тезиса о таинственности отношения сознания и мозга — он утверждает, что, хотя мы знаем, что сознание зависит от мозга, мы в принципе не можем понять [72] природу этой зависимости, — базируются на уже знакомой нам модульной теории сознания. Если сознание — это совокупность высокоспециализированных механизмов, каждый из которых настроен естественным отбором на реализацию вполне определенной функции, то вполне может оказаться, что имеется некий класс самих по себе несложных вопросов, которые, однако, являются недоступными для решения именно в силу отсутствия в нашей ментальной системе модулей, [73] предназначенных для ответа на них.

[72]

В автобиографии Макгини рассказывает, как он пришел к своей теории: «В моей голове перемешивались тогда два ряда мыслей: о потенциальной непознаваемости реальности и о глубоко загадочной природе отношения между сознанием и мозгом… И вот как-то ночью, когда, лежа в постели, я прокручивал в уме эти вощи… два этих ряда сомкнулись. Это было одно из тех озарений, о которых я читал в воспоминаниях других людей. Может быть, решение проблемы сознание — тело доставляет нам столько трудностей потому, что реальность содержит некий ингредиент, о котором мы ничего не в состоянии узнать. Мы постигаем далеко не всё в сознании и мозге, по если бы мы могли устранить наше невежество, решение этой проблемы сразу и со всей очевидностью раскрылось бы пред нами» — McGinn С. The Making of a Philosopher. P.181.

[73]

См., напр.: McGinn С. The Mysterious Flame: Conscious Minds in a Material World. N. Y., 1999. P. 72–73. Сходную в некоторых аспектах позицию в 1982 г. занимал Ф. Джексон.

Если такие вопросы действительно существуют, то нам придется признать, утверждает Макгинн, что мы «когнитивно замкнуты» по отношению к ним — подобно тому, как животные когнитивно замкнуты относительно проблем, которые решает эмпирическая наука. Мы не замкнуты по отношению к ним — ведь это мы практикуем такую эмпирическую науку, — но замкнуты по отношению к другим проблемам. И в таком случае это уже не проблемы, а тайны.

Общая программа Макгинна вполне понятна, и остается лишь уяснить, по каким критериям мы можем установить свою замкнутость относительно тех или иных познавательных вопросов. Здесь аргументация Макгинна не столь прозрачна, и он порой модифицировал ее. Иногда — к примеру в трактате «Таинственный огонь» (1999) — он высказывался в том ключе, что человеческое познание распространяется лишь на те области, где оно может работать с комбинациями каких-либо исходных элементов. Например, мы в состоянии понять и объяснить химические свойства вещества, исходя из особенностей атомов, составляющих его молекулы. Но ментальные состояния, такие, как радость или боль, не могут быть объяснены как результат сочетания тех или иных нейронных процессов. Именно поэтому их отношение к нейронным процессам непостижимо [74] .

[74]

 См.: McGinn С. The Mysterious Flame. P. 54–62; McGinn С. Problems in Philosophy. P. 37–38, 18–20.

Этот аргумент не выглядит безупречным. В самом деле, даже если согласиться с комбинаторной интерпретацией человеческого интеллекта, которую предлагает Макгинн, из нее не следует, что анализ некоей материальной системы не может привести к выводу, что ее функционирование нельзя объяснить исходя из характеристик образующих ее физических компонентов. В таком случае пришлось бы допускать существование какого-то дополнительного компонента, качественно отличного от других компонентов системы. Именно этот дополнительный компонент позволял бы ликвидировать бреши в объяснении. Но если этот компонент — не гипотетический конструкт, а нечто наличное во внутреннем опыте, то тогда, наоборот, вся эта схема может объяснять это ментальное состояние, т. е. она может показывать, почему такое состояние должно естественным образом обнаруживаться при данном характере физических процессов.