Трудности белых ворон
Шрифт:
— Да ничего страшного, мам! – грустно улыбнулась ей Люся. – Ты меня вообще никак не представляй. Хочешь, я отсижусь мышкой в своей комнате?
— Как это — мышкой? А если он у нас останется? И даже наверняка, что останется… — Шурочка опять стыдливо улыбнулась, засмущавшись. – И тогда сразу все и выяснится…
— Что – все?
— Ну, что мне давно уже не тридцать пять! Представляешь, как мне будет неловко?
— Так… А чего ты от меня хочешь, мам? Чтобы я исчезла, растворилась, умерла?
— Ой, Люся, ну какая ты… Сразу такие крайности!
— Так скажи толком, ходишь вокруг да около…
— Ну, может, ты поживешь у какой–нибудь своей подружки недельки две? А мы здесь попривыкнем друг к другу… Потом я ему во всем признаюсь, и все будет хорошо, и ты вернешься…
— Да у какой такой подружки я поживу, мам? У меня нет подружек…
— А у Ильи? У него есть, наверное, своя комната? И родители у него, по–моему, порядочные люди. Он что–то говорил о них, я забыла…
— Мам! Ну почему я должна идти куда–то? У меня вообще–то свой дом есть. Никуда я отсюда не пойду! – с трудом уже сдерживая раздражение, отбивалась Люся.
— Нет, ты меня никак не хочешь понять! – всплеснула ручками и вмиг скорчила скорбное лицо Шурочка. – Ты просто не хочешь, чтобы я была счастлива. Ты такая же жестокая, как и твой отец!
— Мама, перестань, пожалуйста! Прошу тебя! – закричала на нее Люся, отчего Шурочка вздрогнула и красиво расплакалась, зажав ручкой рот и глядя на нее большими глазами раненой лани, из которых часто падали и быстро катились по щекам одна за другой крупные, будто на заказ у хорошего мастера сделанные прозрачные горошины искрящихся слезинок.
«Как в кино…» — подумала Люся, глядя на застывшую в горестной позе Шурочку. «Графиня Александра убита вероломством и жестокостью собственной дочери…»
Шурочка, между делом прихватив с собой баночку с готовой уже питательной и жутко полезной для кожи смесью, скрылась в ванной. Наливая себе горячего чаю и быстро делая бутерброды, Люся слушала доносившиеся оттуда в меру приглушенные, но довольно–таки убедительные и красноречиво–горестные ее рыдания. «Когда ж это все кончится–то, боже мой…» — с тоской подумала она, закрывая за собой дверь в свою комнату. – «Ну и устроил мне отец веселую жизнь своим уходом, ничего не скажешь! Вот куда я уйду? Она ж теперь пока не изведет меня своими слезами, ни за что не отступится…»
В дверь комнаты деликатно ткнулся угрюмый Фрам. Вошел, посмотрел вопросительно и распластался рядом на полу, умильно глядя на толстый розовый кусок колбасы на Люсином бутерброде.
— На, ешь, ненасытная утроба… — кинула она колбасу Фраму. — Я и черным хлебушком сыта буду… Лишь бы вы меня в покое оставили! Знаешь, как я сегодня устала? Еще и проревела весь день, остановиться никак не могла… — продолжала она тихо беседовать с собакой. – А теперь вот надо еще и с тобой гулять… Давай сегодня все по–быстрому сделаем, ладно?
В кармане пиджака вдруг призывно и весело задребезжал мобильник, отвлекая сразу от грустных мыслей.
— Да, Илья… Да, я дома… Что? Ну давай, мы с Фрамом
Нажав на кнопку отбоя, она долго еще смотрела на молчащий мобильник, нахмурив брови, потом быстро встала и вышла из комнаты. Шурочкины рыдания возобновились с удвоенной силой и интенсивно продолжались все время, пока Люся спешно резала бутерброды и заваривала в термосе крепкий кофе.
— Фрам, гулять! – громко позвала она из прихожей собаку и, сильно хлопнув дверью, выскочила на лестничную клетку. « Вот же актрисулька хренова, трудно ведь сидеть и просто так всхлипывать! Наверное, последней идиоткой себя чувствует, бедная…», — думала она, спускаясь с Фрамом по лестнице. — « И в самом деле куда–нибудь уйти, что ли? Невозможно же жить изо дня в день в этом кошмаре…»
Подходя к скверику, она издалека еще разглядела Илью, сидящего на их любимой скамейке. Он встал, опершись рукой о стоящую рядом большую дорожную сумку, шагнул ей навстречу.
— Ты что, ехать куда–то собрался? – удивленно уставилась она на его сумку. – Или решил у нас с Шурочкой навеки поселиться?
— Ты поесть–то принесла? — спросил Илья, сердито глядя на нее исподлобья. – Я умру сейчас, а она тут шутки шутит…
— А ты что, не из дома?
— Нет. Я еще утром ушел.
— На, ешь быстрее. Вот тут бутерброды с сыром, а тут – с колбасой… Почему у тебя так руки дрожат? Да что случилось, Илья, в конце концов?! Я же вижу – ты сам не свой… Рассказывай давай!
— Да сейчас, подожди! Только сядем сначала, я с духом соберусь…
Люся отпустила Фрама, уселась, как обычно, на закругленную спинку скамейки и нетерпеливо уставилась на Илью, жующего бутерброд с сыром.
— Да не торопись, горе ты мое, подавишься же…
Илья, проглотив последний кусок и допив кофе, неторопливо и аккуратно закрутил крышку маленького термоса, потом с усилием потер руками уставшее бледное лицо и встряхнул головой, уронив на глаза длинную белобрысую челку.
— Не спал сегодня всю ночь, ничего не соображаю…Потом на лекциях еще сидел… — тихо, как будто сам себе, пожаловался он, глядя куда–то в сторону.
— А почему не спал–то?
— Да отца провожал. Ты знаешь, ко мне ведь отец приезжал из Краснодара!
— Да ты что! Ну, вот видишь, а ты говорил, что он и не признал тебя даже… И вдруг сам заявился? Надо же! Я думала, так не бывает…
— Ну да…
— Слушай, а тебе ведь обзавидоваться теперь можно, ты кругом в родителях — и отец у тебя есть, и отчим, и бабка замечательная! А меня, знаешь ли, Шурочка из дома выгоняет…
— Как это?
— А вот так. Компрометирую я ее своим возрастом, видишь ли. Придумала сама себе какой–то новый роман с продолжением, а я в него ни с какого боку не вписываюсь. Такую истерику мне сейчас закатила! И что мне делать прикажешь?