Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя

Чередниченко Владимир Иванович

– Владимир Иванович!

– Кузовлеву навестите!

– Привет передайте.

– Расспросите, как она там!

– Просим!

– Очень просим.

Теперь я понимаю, зачем они меня ждали. Даю согласие, поздравляю с наступающим Новым годом. И спешу домой.

Еду в «Икарусе» и составляю план действий. Прежде всего – в школу получить зарплату. Потом по магазинам – купить жене и сыну новогодние сувениры. В промежутках между магазинами обязательно позвоню Кузовлевой.

Звоню с проспекта Карла Маркса. Трубку снимает бабушка.

– Здравствуйте, – придаю своему голосу наиболее доверительную интонацию. – Я хотел

бы поговорить с Татьяной.

– А кто это?

– Учитель. Владимир Иванович.

– Как ваша фамилия?

Называю.

– Ну, хорошо, подождите, – говорит бабушка и передает трубку... дедушке. Тот не спеша выясняет те же самые вопросы, и я вынужден повторить, что хотел бы говорить с Татьяной, что я учитель, что зовут меня Владимиром Ивановичем. Такому допросу я даже радуюсь.

Контроль налажен. Хотя, возможно, и с некоторым перегибом. Остается лишь пожалеть, что это не было сделано своевременно.

Проверка закончилась. Слышу в трубке знакомый звонкий голос. Кузовлева благодарит за привет от девчонок, расспрашивает о новостях в отделении. Я рассказываю. Потом узнаю о жизни Татьяны на свободе. Она ни на что не жалуется. Осуждающие взгляды и шепоток соседок за спиной; парни, которые спешат уйти едва поздоровавшись; бесконечные чтения морали в милиции – все это заслуженно.

– Мне это необходимо пережить, – слышу негромкое из трубки, – преодолеть.

– ...

– Вот только с работой плохо, – грустно сообщает Татьяна. – А пока нет справки с работы – нет дороги и в вечернюю школу.

– Давай на днях встретимся возле оперного театра. Я попробую помочь тебе с трудоустройством.

– Ой, сейчас никак не могу, – слышу в трубке ее растерянный голос.

– Почему не можешь? Ты чем-то занята?

– Я не могу вам это объяснить, извините.

– Что-то случилось? – спрашиваю встревоженно.

В ответ ни слова.

Приехал домой расстроенный. Ожидавшее на столе письмо от Кошкаровой из Новороссийска настроения не прибавило. Хотя письму я был рад больше, чем разговору с Татьяной. Кошкарова писала откровенно, Кузовлева же явно что-то недоговаривала, не хотела объяснить. Что скрывает она? Если бы знать...

Решив снова позвонить утром следующего дня, принялся читать письмо.

«...Первую неделю я просидела дома, – начинает она свой рассказ сразу же после слов приветствия. – А потом пошла устраиваться на работу и в школу. Хочешь не хочешь, людей видишь, а среди этих людей и бывших дружков. Однажды я спешила домой, зашла в подъезд, и сердце мое екнуло – они. Роман и Санек. Наркоманы. Сидят на ступеньках. Курят. Не дают пройти. Минут пять поговорили. Как мне показалось, разговор был безобидным. Сначала они говорили с этакой презрительной издевкой: «Что, Кошечка, освободилась? Вместе теперь будем?» Я говорю:

– Да вы что, ребята? Не для того я по УДО уходила.

– Ах, да ты же там коммунаршей была!

– Почему вы так думаете? Я человеком была. До коммунарского звания мне далеко.

Весь разговор протекал в таком же духе, один вопрос с издевкой следовал за другим. Но попрощались они культурно. «До свидания, Аня». Меня это немного удивило, но я тут же и забыла. Как потом оказалось – зря...

Вчера поздно возвращалась из вечерней школы. Снег лежит в городе, иду, любуюсь. Вдруг будто из-под земли вырастает Санек. Поговорили о пустяках и разошлись. Дома я посмотрела телевизор, почитала и легла спать.

Снился какой-то хороший сон. Но он был прерван тихим постукиванием в дверь. Не само постукивание меня взбудоражило, а условные сигналы. Такими стучали мне два года назад только «свои». Тогда они были «своими», а сейчас?..

Сестра крепко спит, муж ее в командировке. И я дрожала от подступившего страха. Да, это были они. Стучали не переставая. Я накинула плащ. Пока поворачивала ключ в замке, они успели убежать. Открыв дверь, я услышала только топот ног. Успокоилась, как будто гора с плеч. Сразу прыгнула в постель. Закрыла глаза в предвкушении новых сладких снов, но вдруг эти условные сигналы повторились: стучали по стеклу моей комнаты (мы живем на первом этаже). Осторожно выглянув из-за шторы, я увидела Романа и Саньку. По их виду поняла, что оба в состоянии «обколотости». Роман, заметив меня, стал тарабанить сильнее. Я боялась, что проснется сестра, открыла окно, спросила, что ему надо. Роман требовал, чтобы я вышла на улицу, мол, есть важное дельце. Я сказала – нет. Он спросил:

– Что, струсила?

Я ответила:

– Нет.

Хотя он попал в точку. Да, я боялась этого. Я боюсь, панически боюсь своего прошлого, боюсь ихних угроз и венерических заболеваний. Я не вышла, закрыла окно. Долго не могла уснуть от душившего страха, от неминуемости таких встреч и в будущем. Но выход был найден. Единственно верный. Я решила перестать бояться.

Сегодня в чудесном настроении я возвращалась от бабушки. Было полвосьмого вечера. Выходя из автобуса, увидела Романа. Сердце противно сжалось в тугой комок и подкатило, трепыхалось где-то возле горла. Кто же он, этот Роман? Очень красивый, статный, модно одетый юноша. Да оно и понятно. Мать ходит у него в рабынях. Любит Романа беззаветно. Но он избалован еще любовью и других женщин. И вырос этаким неуправляемым циником. Добьется своего любыми путями. Лишь бы не пострадать его шкуренке. И вот этот Роман стоит, ждет меня. Взял так культурно под руку, потому что навстречу шел милицейский наряд. Заговорил о погоде, о музыке. Довел до дома. Убедившись, что милиционеры уже далеко, пытался вспомнить старое, хотел меня «уговорить». Я отвечала молчанием. Это его начало бесить. Мы зашли в подъезд. Он мне:

– Что, подружка, мало тебе в зоне по голове давали? Добавлю! Помнишь, как два года назад ты меня болезнью одной наградила?

– Я ведь не хотела. Вспомни, как все было.

– Ах, так! – Роман схватил меня за руку и начал выкручивать. – Сейчас пойдем на крышу – расплатишься за мою тогдашнюю болезнь.

И он потащил вверх. Откуда у меня силы взялись, куда страх делся? Хоть и дрожала вся, как в лихорадке, но я твердо глянула ему в глаза.

– Не боюсь тебя. И лучше не трогай. А то кричать буду!

Он был поражен. Неужели перед ним та Аня, которая раньше всего боялась!

– Ах, ты!.. – Он наградил меня весьма неблагозвучным определением.

– Да, я была такой. Была, понял?

– Ты меня милицией пугаешь?

– А с каких пор ты ее не боишься?

Он отпустил меня, сказал:

– Иди. На глаза не попадайся. Убью. Не я, так другие.

И вот теперь я спрашиваю и спрашиваю себя, правильно ли поступила, перестав бояться? И всякий раз отвечаю: «Да, правильно». А что будет дальше? Вот это знать никому не дано. Нож? Пойду и на нож. Это лучше моего прошлого. А что хорошего, если бы я пошла на крышу?..»