Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя
Шрифт:
Я веду урок. И время от времени вспоминаю о письме. Непривычно видеть пустым место за последней партой, где рядом с Гуковой сидела обычно Цирульникова. Сейчас она в исправительно-трудовой колонии. Вестей еще пет, но хочется надеяться, что там приняли Цирульникову хорошо, найдут ключ к ее душе, помогут обрести веру в себя, очиститься от шлака, который в течение многих лет она невольно в себя впитывала. Но куда возвратится она после освобождения? Кто ее встретит? Пьяная мать, совершенно безразличная к дочери? Былая компания, из которой почти все к тому времени закончат первое знакомство с местами не столь отдаленными? Сможет ли бабушка Цирульниковой противопоставить их влиянию свое? Только ведь и на этом круг проблем бывших колонистов не исчерпывается. О сложностях с трудоустройством, жильем, учебой,
Водолажская что-то записывает в тетради и улыбается. Эта счастливая. Эту ждут. Она, если не изменит своего поведения в худшую сторону, будет, видимо, освобождена через несколько месяцев условно-досрочно.
Шумарина, Корниенко – эти тоже чувствуют себя уверенно. Оттого, что уже знают, как нужно жить после освобождения.
А место Дорошенко почему пустует?.. Вспомнил, ей сегодня освобождаться. Пошла с Надеждой Викторовной подписывать обходной лист. На утренней планерке у начальника колонии говорилось об этом. Дина Владимировна, называя имена освобождающихся девчат, еще высказала сожаление, что в зоне в связи с их уходом не становится просторнее и потому необходимо форсировать начатое строительство нового жилого корпуса. Преступность несовершеннолетних, к сожалению, продолжает расти вопреки прогнозам о ее неуклонном снижении в современных условиях. Необоснованные надежды на перестройку в данном вопросе весьма вредны. Перестройка, конечно, ломает стереотипы в сознании, сокрушает идолы и идеалы. И эта ломка не может не отразиться в первую очередь на молодежи. Подростки – максималисты, и, не видя реальных результатов, они сами начинают искать выход, самостоятельно пытаются решить свои проблемы, нередко противоправными способами.
Там, на планерке, еще вспоминали тезку нашей Дорошенко, тоже Оксану, только Хмельникову, которую перевели сюда из Томска. Колоритная личность! Три дня как прибыла с этапа, находится в карантине, но уже хорошо известна всей колонии.
2
Судьба Хмельниковой в чем-то схожа с десятками других. Мать она почти не помнит, та «сгорела» от водки, когда девочке было десять лет. Трезвенник-отец, вздохнув облегченно, всецело погрузился в личную жизнь. Старшей сестре тоже было не до Оксаны. Потянувшись за братом-картежником, младшая тем не менее в отличие от некоторых таких же «неприсмотренных» сверстниц училась в школе прилежно, уроки почти не прогуливала, в притонах не напивалась и под заборами не валялась. Но все свободное время было отдано компании. Девочку привлекала преступная романтика, нравился язык приятелей брата, их бесшабашность, показная смелость и щедрость. Иногда она выполняла в квартире, где собирались поиграть, несложные поручения, готовила закуску, следила за музыкой. Позже, взрослея, занялась делами посерьезней. Однажды узнав, что некто Оползень задолжал друзьям брата пять тысяч рублей, упросила не калечить его пока, вызвалась сама изъять этот должок. Компания не возражала. Хмельникова тут же, при брате, набрала номер телефона Оползня.
– Это крематорий? – спросила игриво у шестидесятипятилетнего любителя карточной игры, отозвавшегося на ее голос с того конца провода. – Из центра управления полетами беспокоят. Вы приготовили нашему председателю топливо? – И резко меняя тон: – Слушай, фрайер, я завтра в пять зайду, приготовь должок Графу, понял?
– Все понял, завтра в пять жду, – послышалось из трубки раздосадованное.
После школы Хмельникова забежала домой, быстренько сделала уроки по математике и физике, заказала по телефону такси и поехала к Оползню должок выколачивать. Старик встретил юную гостью доброжелательной улыбкой, провел на кухню, предложил коньяку.
– Подавись
Ей трудно описать все, что произошло в дальнейшие несколько минут. Оползень сорвался. Пытался изнасиловать ее. Изорвал на ней одежду, поцарапал грудь. Но Хмельникова не из робкого десятка: вывернувшись, она схватила со стола кухонный нож, ударила Оползня в живот. Тот мешком повалился на пол. А гостья дрожащими пальцами набрала по телефону «скорую».
Итог этому – четыре года лишения свободы. Два из них Хмельникова провела в Томской ВТК. Причины перевода стали ясны, когда Дина Владимировна зачитала вслух характеристику из прежней колонии, которая была аккуратно подшита в сопроводительных документах; «Вспыльчива, жестока, замкнута, злопамятная, агрессивная. За попытки физической расправы над осужденными и грубые нарушения режима наказывалась 18 раз...»
В нашей колонии Хмельникова «проявила» себя в первые минуты после прибытия. Только привезли Оксану с этапа, водитель, помогая выбраться из машины, по ее словам, больно сжал локоть. Так она кинулась на него как кошка.
– Всю жизнь дергаться будешь! – свистящим шепотом предупредила.
Дежурный помощник начальника колонии долго убеждала Хмельникову: никто тебе здесь не трогал и трогать не будет, по иным законам живем.
День прошел нормально. А потом воспитатель карантина Людмила Викторовна Хаджикова в числе других осужденных попросила и новенькую помочь разгрузить продукты, всего несколько ящиков. Хмельникова посмотрела на нее презрительно:
– Ты, женщина! Тебе надо, ты и разгружай!
– Ладно, – не стала настаивать Хаджикова, – отдыхай.
И в тот же день – еще одно столкновение. Контролер объявила Хмельниковой о ее очереди мыть полы в камере и в коридоре. Та попыталась переложить это на сокамерницу.
– Иди ты, Капралова, мне нельзя.
– Еще чего! – услышала дерзкое в ответ.
Лицо Хмельниковой наливалось кровью.
– В лоб дам – побежишь!
Капралова бежать не хотела, и Хмельникова тут же исполнила угрозу. Получив сокрушительный удар кулаком в переносицу, сокамерница не удержалась на ногах, отлетела к кровати, ударилась головой об стену. Контролер прибежала:
– Ты и здесь буянишь?
– Это не я, – расплылась в улыбке Хмельникова.
Вот такая в колонии новенькая. Ведет себя похлеще Цирульниковой и Гуковой вместе взятых. Впрочем, мне не придется с ней работать. Шестое отделение, воспитанницы которого заканчивают сейчас десятый класс, переформировывается постепенно. Новенькие в отделение направляются из числа тех, кто заканчивал или успел закончить на свободе восьмой класс. Лаврентьева, Столярчук, Мариненко и другие девчата, распределенные в отделение, учатся сейчас в подготовительном классе, а на воспитательные часы и другие мероприятия мы их объединяем. И спят они в одной комнате с прежним составом шестого отделения. Количество десятиклассниц с каждой неделей уменьшается. Вот вихрем ворвалась в класс Дорошенко. Остановилась между рядами парт, руки прижала к груди.
– Девки, я уезжаю! За мной приехали! – По бледному лицу Дорошенко катились слезы. – Мама платье привезла, – рассказывала, вытирая щеки. – Голубое. Модное. Туфли на высоком каблуке. И целую коробку конфет. Шоколадных!
В классе звонкая тишина. Скрестились на Дорошенко завистливые взгляды. Первой не выдержала напряжения Шумарина, всплакнула. Поднялась навстречу подруге, обняла ее. Теперь уже и другие воспитанницы не скрывали слез. Даже Гукова разревелась, закрыв лицо руками. Уж она-то слезы лила не из-за того, что с подругой расстается, скорее, от сознания, что очень не скоро она вот, как Дорошенко, сможет забежать счастливая в класс, рассказать всем, что за ней приехали, платье привезли модное, туфли, сладости.
Дорошенко, прощаясь с отделением, тоже плачет.
– Ой, девочки, как же я на каблуках ходить буду? Отвыкла за эти годы.
– Сапоги проси! – советует, улыбаясь грустно, Чичетка.
Шумарина гладит одноклассницу по плечу.
– Ты же письма пиши, слышишь?
– Я буду, буду! – обещает Дорошенко.
– Ну, иди, Оксанушка, иди. Ждут же тебя.
– Ой, так тяжко... Не могу, понимаете?
В класс заходит контролер Валентина Андреевна.
– Пойдем, – говорит строго. – Пора.